Крест

Оставив машину у поворота, Сергей Иванович только подходил к дому Василия, а со двора уже противно лаяла собака. Сергей Иванович позвонил в звонок. Машинально он трогал бумажку, лежащую в кармане, как будто рассчитывал на то, что ее там не окажется.
Давно, лет двадцать назад, Василий Иванец попал в аварию — возвращался с работы пешком и за селом его сбил с пьяный за рулем. Василия увезли на скорой и домой он вернулся только через три месяца, весь перебитый и хромой.
Сергей Иванович позвонил еще, подождал, разглядывая носки своих парадных туфель — сегодня в город ездил на областное совещание, оделся по-солидному — в лучшие туфли, пальто, старомодное, но хорошо сохранившееся. Собака продолжала противно лаять, как будто на вора, и Сергей Иванович решил уходить.
Отсюда, из-за мятно-зеленого забора, был виден весь двор Василия. Белый домик с синими окнами, кривая собачья конура и бельевая веревка, тянущаяся через двор. Сергей Иванович, практически убедившись в том, что дома никого нет, вынул руку из кармана и испытал такое облегчение, что даже выдохнул. Завтра он пришлет к Василию своего зама Санькову. И никто его не упрекнет в том, что от неприятной обязанности увернулся. Не увертывался. Бог миловал. И только он хотел идти, как из дома вышел Василий и направился к нему, поправляя на узких сутулых плечах курточку. Весь тощий, согнутый, как гороховый стручок.
— А я думал, тебя нет, — сказал Сергей Иванович и снова опустил руку в карман.
У забора Василий остановился, Сергею Ивановичу показалось, Василий побелел. Тот положил руку на калитку, но не открыл, а наоборот, потянул на себя, словно не желая впускать сельского главу.
— Тут я, — сварливо проговорил он и заморгал белесыми ресницами.
— Да ты выйди или меня впусти, — буркнул Сергей Иванович.
Василий с ужасом посмотрел на него, медленно открыл калитку и медленно вышел. Сергей Иванович выпрямился, сделал вдох и гаркнул:
— Ваш сын геройски сложил голову, защищая нашу Родину!
Он выхватил из кармана похоронку и протянул Василию. Василий посмотрел на бумажку, ухватился за калитку и проехался на ней вперед. На его губах выступили белые швы шрама, полученного в аварии, он пытался сжать губы, и рот его страшно оскалился. Сергей Иванович сам с ужасом следил за его попытками закрыть рот. Василий закатил глаза, обшарил небо, соседние дворы, снежную дорогу, поворачивающую к сельскому кладбищу. Щеки Сергея Ивановича побагровели, он вспотел. Он хотел сказать Василию что-то важное, но не знал что. Наконец он решился что-то сказать, и Василий протянул руку за похоронкой, как вдруг раздался взрыв, и эхо его проревело так близко, что Сергей Иванович подпрыгнул и вжал голову в плечи. А Василий не пошевелился. Ему наконец удалось сжать губы, и теперь все его лицо превратилось в уродливую гримасу.
Легло улицы через две. Примерно там — дом Сергея Ивановича, в котором он живет с женой, разведенной дочерью и тремя ее детьми. Сергей Иванович чуть не бросился к своей машине, но вспомнил, что похоронка — у него, и снова протянул ее Василию.
— Бомбят, — сказал он.
— Да и пусть бомбят, — ответил Василий. — Пусть хоть всё разобьют! Что теперь?!
— Как это «всё разобьют»? — возмутился Сергей Иванович. — Ты что такое, Василий, говоришь?
— Пусть разобьют, — упрямо повторил тот и плотнее сжал сшитые губы, от чего по его щеке пошла судорога.
— Совесть поимей! Там дети! — крикнул Сергей Иванович, и в этот момент прозвучал второй взрыв.
Сергей Иванович встряхнул похоронку и энергично снова протянул Василию.
— А-а-а, — зло начал тот, — похоронку мне принес и меня же стыдишь?
Ударило в третий раз, и Сергей Иванович побежал к машине, поскальзываясь на ходу. У конца мятного забора он обернулся. Василий вышел на дорогу и стоял посередине, держа перед собой похоронку. Увидев, что Сергей Иванович обернулся, он запрыгал, как кузнечик, на тонких ногах и закричал:
— Бейте! Бейте! Всё разбейте! Бейте! Бейте! Всё разбейте!
Сергей Иванович остановился, и какое-то время они с Василием смотрели друг другу в глаза.
— Слышь, Сергей Иваныч, —проговорил Василий. — На похороны не приходи. Не пущу.

Вечером того же дня Сергей Иванович лежал в кровати. Занавески были плотно задвинуты, домашние еще не спали, но старались не шуметь. Уснуть Сергею Ивановичу не давало противное желчное чувство, появившееся в правом боку после встречи с Василием. Днем, занятый делами, он не обращал на него внимания, но теперь оно мешало уснуть. Сергей Иванович заставлял себя думать о хорошем. Например, о том, что ни один дом в селе от обстрела не пострадал, все снаряды упали в огороды. И о том, что областное совещание прошло хорошо — сам Сергей Иванович не высовывался, но когда спросили его, к ответу был готов, и не пришлось стыдиться. Он повернулся на другой бок и наконец признался себе в том, что встреча с Василием отравила его.
Он вспомнил, как подпрыгнул, услышав звук первого взрыва. «Да я ж не за себя испугался», — сказал он и сел на кровати, спрашивая себя — а что сказали бы люди, если б видели, как глава скачет от страха? Сергей Иванович вспотел и взъерошил рукой короткие седые волосы. Но Василий тоже хорош. Горе горем, а желать всем в селе смерти — чересчур. Чтобы не думать о своем стыде, Сергей Иванович сильней обозлился на Василия, и в боку его кольнуло. «Каждый человек — личность. Со своим характером», — раздраженно подумал.
Он еще посидел на кровати. Нос у Сергея Ивановича был выдающий и загнутый. Свет луны заходил за краешек занавески, серебрил всклокоченные волосы Сергея Ивановича и седину в брови, приподнятой над голубым тревожным глазом. Сергей Иванович хорошо помнил Димку Иванца — и ребенком знал его, и взрослым. Второй сын Василия, Алексей, работает в Белгороде агентом по недвижимости. Димка работал бухгалтером в налоговой там же, в Белгороде. Василий, конечно, гордился сыновьями. Местные мужики в основном на животноводческих предприятиях работали, а Василий после аварии не мог, трудился у себя на огороде, но сыновьям умудрился дать образование. Жаль, Димка был не женат. Он попал в первую волну мобилизации, в те дни в администрации была неразбериха, Сергей Иванович осердился, когда их — сотрудников администрации — обязали выдавать повестки. Военкомат этим должен заниматься. Военкомат! Димке повестку отнесла Санькова. И то не домой, а в Белгород поехала, пришла к Димке в налоговую и там из рук в руки передала. Теперь Сергей Иванович думал: попади повестка в руки Василия, тот бы ее изорвал и выбросил.
В комнату из-за края занавески ворвался сильный луч искусственного света. Сергей Иванович зажмурился. У дома притормозила машина, и, судя по звуку, не одна. Сергей Иванович мигом вспомнил, что сегодня в области его просили проявлять бдительность — каждый день через границу заходит враг, а поселок Сергея Ивановича — в километре от Украины. К кому первому пойдут диверсанты? К главе. На трясущихся ногах Сергей Иванович подкрался к окну и выглянул в щель между стеной и занавеской. Тут же он выпрямился, покраснел, резко отдернул занавеску и, сложив руки на груди, властно глянул из окна. У невысокого заборчика стоял внедорожник Игоря Мельникова — предпринимателя, владевшего самым крупным в районе животноводческим предприятием. Сергей Иванович, как был в майке, высунулся из окна.
— По срочному делу или как? — недовольно спросил он.
— Хотели вам спокойной ночи пожелать! — крикнул Сергей и посигналил.
За ним посигналили другие и начали разъезжаться. Сергей Иванович захлопнул окно. Он гневно зашипел на жену, сунувшуюся в спальню. Та тихо прикрыла дверь. Сергей Иванович вернулся в кровать. «Проверяют», — желчно подумал он. Когда месяц назад поселок обстреляли в первый раз, приезжали вот так же — проверять, не сбежал ли от страха глава. Было страшно, но Сергей Иванович остался — что люди скажут, если побежит? А наутро он пошел с женой в магазин, чтобы все видели — глава на месте.
«С утра опять придется в магазин идти», — подумал он и выругался. Еще раз вспомнил Василия, вскочил как ошпаренный, вышел в коридор. Порылся в шкафу, достал старое ружье, вернулся с ним в спальню и, приладив его у изголовья кровати, наконец уснул.

Через неделю из Ростова в поселок привезли тело Димки. Сергей Иванович на похоронах не был. Бог миловал — в тот день его вызвали на очередное областное совещание, и он уехал, испытывая чувство облегчения. Послал вместо себя Санькову, которая отвезла траурный венок от администрации.
На другой день Санькова пришла в кабинет к Сергею Ивановичу плакать. Просила уволить ее по собственному желанию и одновременно вспоминала, как много она сделала для поселка и как два года назад ее работу отметил грамотой губернатор.
Санькова пошла сразу на кладбище, пропустив отпевание. Она, как и просил Сергей Иванович, принесла траурный венок, пробилась первой к гробу — как представитель власти — и только начала благодарить Василия с Еленой за то, что воспитали героя, как Василий ее оборвал, сказав: «Хватит брехать». Припомнил ей – собственному племяннику она повестку не понесла, а Димке — аж до Белгорода бегом бежала.
— Так никто ж не знал, Василий! — оправдывалась Санькова. — Я думала, война через несколько недель закончится и Димка вернется героем.
— Вот он и вернулся, в гробу, — процедил Василий.
Елена закричала. Василий приказал Саньковой уходить. Та сделала несколько шажочков от гроба. Санькова всегда носила узкие юбки, с крошечным разрезом, и, несмотря на то что была дородной женщиной пятидесяти четырех лет, ходила как русалка. Но Санькова не могла просто так уйти — пристыженной. Она остановилась, всплеснула руками и заголосила: «Ой, Димка. Что ж ты, миленький, родителей так подвел?»
— А мой сын меня ничем не подвел, — обрубил Василий.
Рассказывая о похоронах, Санькова лихорадочно покраснела и, задыхаясь, сказала, приложив к груди ладонь, что племяннику она повестку не носила, и Сергей Иванович сам прекрасно знает почему — военкомат к тому времени вернул себе свою функцию. Вот военком и отнес повестку ее племяннику, а то, что тот уже уехал в Воронеж, не ее вина.
Сергей Иванович молча слушал ее. Он еще раз про себя поблагодарил Бога за то, что на похороны ему идти не пришлось, машинально поискал на столе заявление Саньковой, чтобы изорвать его, но заявления она не принесла. Санькова поднялась выходить, а перед тем как выйти за дверь обернулась и с досадой проговорила:
— В конце концов, семья Иванец — не единственная, у которых сын в СВО погиб. Почему другие так себя не ведут?

Прошло два месяца. В поселок пришли еще три похоронки. Сергей Иванович относил их сам. Хотя и это было обязанностью военкома, но в области решили, родителям будет легче получить такое известие от знакомого человека. Еще пятеро из поселка были мобилизованы, трое ушли добровольцами. Под мобилизацию попал Стасик – сын Игоря Мельникова. Сергей Иванович сильно удивился, он был уверен, что Мельников выдал сыну от предприятия бронь. Но семья Мельниковых, как все, собрала сына на фронт и устроила громкие проводы в местном кафе, единственном на весь поселок. В нем же неделю назад справляли поминки по сыну Люды Трошиной — Илюше, погибшему в СВО. В этом кафе собирались по любому поводу — на свадьбы, дни рождения, на поминки. Каждый раз столы накрывали одинаково — жесткими белыми скатертями, а в металлические кольца в виде лебедей вставляли красные салфетки.
У Мельниковых собралась половина поселка. Сергей Иванович, зная, что его первым попросят говорить, специально готовил речь. Выступления никогда не были его коньком, он это прекрасно понимал. Слова часто казались ему обузой — скажешь слово, а оно по-своему раскрывается в голове другого человека, не как ты сам задумывал. Тот же Василий раззвонил по поселку, будто глава вручил ему похоронку со словами «совесть поимей». Будто Сергей Иванович стыдил Василия: «У тебя сын погиб героем, а ты еще жалуешься». Сергей Иванович совершенно не то имел в виду, и хотел Василию тогда сказать, что в поселке полно детей, и даже с горяча, даже в мыслях нельзя желать, чтобы тут все было разбито. «Но прозвучало так, будто ты и впрямь стыдишь его за то, что он не рад» – говорил он себе. Тогда Сергей Иванович срочно организовал в школе парту героя — Дмитрия Иванца, — чтобы загладить неверное впечатление, произведенное его словами. Все было сделано за неделю, парту торжественно открыли. Директор школы звала на открытие Василия с Еленой, но те не пришли.
У Мельниковых Сергей Иванович хотел говорить о патриотизме — так, чтобы вложить в эту речь все свои мысли последних двух месяцев. Он все время спрашивал себя, откуда патриотизм взялся в русском человеке и почему столь прочно в нем сидит? Ведь никто из мужчин в поселке, кроме племянника Саньковой, от повестки не побежал. «Может, патриотизм — отличительная черта только русских? — спрашивал себя Сергей Иванович. — А у немцев, французов, англичан ничего подобного в крови нет?» В конце концов Сергей Иванович пришел к глубокому убеждению — большего патриота, чем русский человек, нет. А потому, что наш народ больше других не любит несправедливость. «Про справедливость не будем, — говорил он себе. — Она в нашей жизни нечастая гостья. А вот явной несправедливости русский человек принять не может». А из этого неприятия уже выходит, по мнению Сергея Ивановича, способность русских жертвовать собой. Главное объяснить русскому, за что он идет голову класть — за детей, за внуков, чтоб им не пришлось воевать. «Не любят русские войну, — говорил он себе, — но и не уклоняются от нее. Потому, что рождены воинами. И это только у русских так», — заканчивал он свою мысль. Последние слова раскрывались в его сердце великим смыслом, который он хотел передать другим. А говорить ему приходилось теперь часто — то на проводах, то на поминках.
Сергей Иванович подъехал к кафе. На крыльце стоял Игорь со своим заместителем Валей и еще тремя мужиками с предприятия. Сергей Иванович каждому пожал руку, а когда жал Валентину, тот пошутил:
— Слышал, вы, Сергей Иванович, ружье с собой возите. Неужели стрельнете?
Мужики засмеялись, а Сергей Иванович насупился и, подняв бровь, смотрел на Валю, пока тот не перестал смеяться и не переменил выражение лица — неужели главу обидел?
Сергей Иванович направился к деревянному чурбану, стоявшему в окружении сосен у забора. На ходу он расстегнул пуговицу пальто и свободно повел плечами. Легко вынул из залитого телячьей кровью чурбана топорик и, не разгибаясь, метнул его в ствол тонюсенькой сосны. Топорик врезался в нее с таким звуком, будто дернули струну, и остался висеть в середине ствола. «Есть!» — крикнул сзади Мельников и захлопал в ладоши.
Сергей Иванович повернулся к мужикам, приложил ребром руку к носу — «прям в переносицу». Застегнул на ходу пальто и встал перед ними.
— Есть такой анекдот, Валя, — проговорил Сергей Иванович. — Пришел в лес волк. Заяц день его боялся, два, месяц, а потом ему надоело бояться, и он на волка напал. Волк подумал: «Если у них в лесу зайцы такие, то какие ж медведи? Надо уходить».
Мужики переглянулись, как будто спрашивали друг друга, какой реакции ждет глава. Сергей Иванович засмеялся первым, и они пошли в кафе, а топорик остался висеть на сосне.
У входа всех встречала жена а, Евгения. Она нарядилась, к ней все время подбегала хозяйка заведения, и они о чем-то шептались. «Ночью выть будет», — подумал Сергей Иванович.
Тост он говорил первым, встав во главе стола. В поселке главу уважали: хоть и представлял он власть на микроскопическом уровне, но в город к губернатору все ж таки ездил.
— Мы, русские мужчины — как пчелы-воины в улье, — начал СергейИванович. — А пчелы, когда жалят врага, знают, что погибнут, но жалят тем не менее не задумываясь. Патриотизм в нас заложен на генном уровне. Мы рождены воинами. Любовь к Родине — наивысшее. Потому что она — с молоком матери. А если пронес патриотизм через жизнь, осознал его в себе, значит, и мать никогда не предашь. А что есть Родина — как не мать в другом, духовном выражении?
Он замолчал и оглядел собравшихся, ожидая увидеть на лицах проявление того же чувства, что испытывал сейчас он. Но едва он замолчал, как тут же встал Мельников, как будто слушал его только для того, чтоб понять, когда тот будет заканчивать.
— Если мой Стасик сейчас не пойдет, — заговорил Сергей, подняв рюмку, — то придется идти твоему сыну и твоему, — он потыкал рюмкой в гостей.
Видно было, что и он обдумал свои слова, и ему было важно, чтоб другие услышали их.
Разочарованный Сергей Иванович сел на место, подвинул к себе тарелку с бледным ломтиком лососины. Отрезал от него ребром вилки. «Эх, всегда мы больше думаем о том, как перед людьми стоим и что о нас скажут, а не суть слушаем и слышим» – подумал он и нахмурился.
За Сергеем говорили другие. Понесли тарелки с дымящейся картошкой. Евгения бросилась освобождать под них место на столе. Сергей Иванович посмотрел на Стаса, темноволосого парня, пошедшего мастью в мать. Стас не открывался от экрана телефона, с кем-то переписывался, как будто провожали не его. Сергея Ивановича укололо горькое чувство. «Вот мы тут тосты говорим, что готовы умереть за наших детей, — вдруг подумал он, — а дети наши вместо нас гибнут». Он бросил в тарелку половинку вареной картофелины — мягкий крахмальный дух ударил ему в нос, — воткнул в нее вилку. Хорошая. Сергей Иванович всегда обращал внимание на качество картошки на столе, тем более их поселок давал области пять процентов картофеля. Он промокнул губы красной салфеткой и стал слушать дальше, а, поев еще белых грибов и домашней ветчины, подумал: и не нужно внушать свое великое чувство этим людям, всё равно они думают так же, как он сам. Вот если б такого, как Василий, сюда привести, да его заставить послушать, тогда другое дело. Мельников его приглашал, но Василий не пришел.

В начале марта Сергею Ивановичу позвонил глава района Рыков и сообщил, что Василий Иванец подал на него жалобу. Требует снять с занимаемой должности Шахова Сергея Ивановича, который вместе с местным агрономом принял неверное решение обрабатывать поля гербицидами, после чего в хозяйстве Иванца погибли все пчелы.
— Так это ж было десять лет назад! — воскликнул Сергей Иванович. — И при другом главе!
— А жалобу он написал сейчас и на тебя, — тихо проговорил Рыков.
Настроение у Сергея Ивановича испортилось. И без того в начале весны он часто хандрил. Поселок регулярно обстреливали. Он, несмотря на возраст, постоянно мотался фиксировать разрушения, ездил отсюда в область — докладывать, просить помощи. «Может, и пусть бы сняли», — подумал в сердцах он. Сразу уехал бы с семьей в Старый Оскол, не сидел бы тут на границе. В Осколе дом, доставшийся в наследство от тетки, и до границы не так близко. А он все сидит тут, семью не вывозит. Боится — что люди скажут? Уехал, струсил.
Он вышел из администрации в расстегнутом пальто и посмотрел в то самое серое небо, которое так не нравилось ему всегда в начале весны. В высоких елях каркали вороны, и у Сергея Ивановича сделалось еще хуже на душе — вернулось чувство, которое он испытал, когда похоронку Василию нес. Это была его первая похоронка, он мог бы отказаться ее нести. Но что сказали бы люди? «По-другому как-то надо было с ним говорить, — снова упрекнул себя он. — А то — сын погиб, и сразу — «совесть поимей!»»
Неожиданно пошел снег — мартовский, хрупкий. Такому долго не жить. Но все равно снег за считанные минуты накрыл площадку перед администрацией прозрачным полотном, приглушил звуки, и вороны закаркали хрипло, словно им в черные глотки натолкали острых крупных снежинок. У Сергея Ивановича еще больше испортилось настроение. Он во всем любил стабильность. Туфли носить или пальто — так пятнадцать или двадцать лет. Снегу выпасть, так лежать с месяц или полтора. Смысла в этом новом снеге, в этих размашистых снежинках не было никакого. Зачем выпадал? Зачем природа-мать напрягалась и обтачивала каждую индивидуальным узором, если снежинке долго не жить?
В приглушенной тишине мягко зазвонил его телефон. Военком сообщил, что получили награду для Дмитрия Иванца — орден Мужества. Он просил Сергея Ивановича передать ее родителям. Сергей Иванович обещал приехать за орденом прямо сейчас. Но он постоял еще немного под снегом, склонив голову и разглядывая снежинки, цепляющиеся острыми концами за добротное сукно его пальто. Он говорил себе, что целое государство, эта огромная махина, и та не забывает семьи героев, но на душе от этого легкого снега становилось только тяжелей «А ты обиделся на Василия, — упрекнул он себя. — Нашел на кого. Ты — глава, представитель власти. Ты обижаться права не имел». Он решил прямо сейчас ехать не только в военкомат, но и оттуда сразу к Василию. Пока еще говорит в нем это теплое чувство прощения и признания собственной неправоты. Перед тем как сойти с места, он огляделся. Пока он прощал Василия, снег исчез. Удивительно: от него остались только пятна на асфальте.

Сергей Иванович набрал Василия, не отъезжая от военкомата. Прижал телефон плечом к уху и открыл красный футляр с орденом. Василий ответил с первого гудка и, не дав Сергею Ивановичу сказать слова, выпалил: «Жалобу не заберу. И не просите, Сергей Иваныч. Таких, как вы с Саньковой, надо скидывать с ваших должностей и… Вот придут сюда украинцы, они вас первого расстреляют».
Сергей Иванович открыл рот и, выпучившись, смотрел на серебряные лучи креста.
— Димке орден Мужества дали, — наконец сухо выдавил он.
Из трубки не донеслось ни звука.
— Я приеду вручу? — раздраженно спросил Сергей Иванович.
Василий продолжал молчать. Сергей Иванович, тяжело дыша, вдавил трубку в ухо. Не сказав больше ни слова, Василий сбросил звонок.
В поселок Сергей Иванович ехал пасмурным. Он мрачно глядел на вскопанные большими ломтями поля. На них снег еще лежал присыпкой, делая картину черно-белой. «Придут украинцы. Ты смотри как заговорил, — желчно думал он. — А ты, отец героя, никак ждешь их?» Машина сейчас проезжала беленькую церквушку соседнего села. Крест на ней сверкал золотом так, что ело глаза. А солнца за весь день не было — вот за то Сергей Иванович и не любил эту пору: и зима не зима, и весны еще нет. Но крест все равно сверкал, словно стоял напротив самого́ солнечного диска и прижигал собой стылое небо, и казалось, можно услышать шипение под крестом. Сергей Иванович вздохнул — каждый человек хоть и личность, со своим характером, только крест свой не все могут достойно нести.
На другой день к Сергею Ивановичу в администрацию зашел Мельников. Хотел предупредить — дрон засек, как ранним утром через границу зашел вооруженный чужак и исчез. Мельников сам с группой прочесала лесной участок, никого. А обратно тот человек не выходил.
— Либо ушел незамеченными, либо его кто-то прячет, — зловеще тихо проговорил Мельников.
В этот момент дверь в кабинет открылась, и на пороге возник Василий, весь несуразный, в криво сидящей шапочке, в рабочих штанах с вытянутыми коленями. Он направился сразу к Сергею Ивановичу.
— Орден давай.
Сергей Иванович суетливо поднялся из-за стола, за которым пил чай с Мельниковым. Подошел к шкафу, одновременно обдумывая, нужно ли произнести торжественные слова при вручении ордена. Ничего Василию говорить ему не хотелось, тот даже не поздоровался. Но что люди скажут? Глава на жалобу обиделся? Никто ведь не знает, как Василий грозил ему украинцами. Он открыл шкаф и вспомнил, что положил орден в ящик стола. Вернулся к столу, резко подвинул светильник так, что тот чуть не упал, неудобно нагнулся, выдвигая ящик, и у него остро кольнуло в боку.
С футляром Сергей Иванович подошел к Василию. Тот спешно вырвал его из рук Сергея Ивановича, открыл, и брови его удивлено приподнялись. Василий двинулся к окну, чтобы лучше разглядеть крест, натолкнулся на стол, остановился, протянул к свету руку и, приоткрыв рот, смотрел, как тусклый свет играет в лучах креста.
Сергей Иванович вспотел — он все еще напряженно думал, надо ли что-то говорить. Момент обязывал говорить о патриотизме, о героизме Димки. Сергей Иванович, может, и смолчал бы, дал ситуации идти как пойдет. Захочет Василий что-то сказать, скажет. Захочет молча уйти, пусть идет. Но в кабинете присутствовал Мельников, и Сергей Ивановичу не хотелось выглядеть в его глазах недостойно.
Он посмотрел на Василия и увидел, что тот дрожит. Василий стянул свою шапчонку и стоял перед оконным светом всклокоченный, желтые волосы поднимались над его костлявым лицом, а голубые глаза смотрели на крест с детским удивлением.
Сергей Иванович прочистил горло.
— Наша цель, — заговорил он, как ему казалось, дрогнувшим, а в действительности казенным неживым голосом, — чтобы вы с Еленой Андреевной никогда не почувствовали себя одинокими. Мы сделаем все, чтобы заменить вам Димку.
Василий поднял на него удивленные глаза. Моргая, он смотрел на Сергея Ивановича, а потом моргать начало все его лицо — задергались нос, рот, щеки. На губах побелели грубые швы.
— Димку вы мне замените? — спросил Василий. — Да как же вы все вместе взятые сможете мне его заменить?
— Василий! — спасая положение, из-за стола встал Мельников. — Мы тебя прекрасно понимаем.
— Ты, что ль, меня понимаешь? — выпалил Василий. —Ты меня не понимаешь и не поймешь. Сейчас не поймешь.
Сказав эти слова, Василий поспешил к выходу. На пороге он обернулся, сунул орден под мышку, надел шапочку и пригладил ее на голове.
— Был у меня сын, — тоненьким голосом сказал он, — теперь медаль. На стенку повешу.
Когда за ним закрылась дверь, Сергей Иванович еще долго не мог вернуться в свое обычное состояние, не слушал Игоря, думал о своем. Мельников тоже выглядел расстроенным. Сергей Иванович просил его не обращать внимания на Василия. «Да как он мог отцу бойца такое сказать — «сейчас не поймешь»?» — спрашивал себя Сергей Иванович. — Сын погиб, думает, ему теперь все можно?»
Мельников собрался уходить. Сергей Иванович посмотрел на закрытую дверь и, словно за ней до сих пор стоял Василий, произнес:
— Каждый человек — отдельная личность.
Мельников прищурил недоверчиво глаз и спросил:
— Личность ли?

Подступало Восьмое марта. Сергей Иванович объехал всех матерей и жен мобилизованных, добровольцев и павших бойцов. Всем по поручению области раздал букеты и пакеты с конфетами. Оставалась только Иванец Елена Андреевна Сергей Иванович просил Санькову съездить к ним. Санькова в ответ расплакалась, раскричалась, пригрозила увольнением, но заявления и в этот раз не принесла. Санькова справедливо напомнила главе, как много делает для поселка — после каждого обстрела лично объезжает дома, и, в конце концов, у нее нервы тоже могут не выдержать. Сергей Иванович поворчал, сделал строгое лицо, но в душе он хорошо понимал Санькову. Век бы ему самому с Василием не встречаться.
Он подъехал к дому Иванцов в тихий полдень. Позвонил в звонок. Снова завелась собака, и снова из дома никто не выходил. Но Сергей Иванович упорно стоял на улице беззвучных домов, с пакетом в одной руке и букетом тюльпанов— в другой. От досок мятно-зеленого забора пахло сыростью, и почему-то в этом запахе размокшей древесины ему почудилась нотка весны. Он опустил глаза. Под ногами стояла тонкая жидкая слякоть, из-под мятного забора с молодым задором перла прошлогодняя темная трава. А дорога на кладбище белела заскорузлым снегом. Собака продолжала лаять, Сергей Иванович догадывался — Василий не хочет к нему выходить, но еще покорно ждал.
Бельевая веревка все так же провисала через двор, терялась в тонких ветвях фруктовых деревьев, и в них тоже Сергею Ивановичу почудилась весенняя гибкость. Ветки путались и сливались будто в шар, похожий на огромное гнездо, и заслоняли кладбище.
Наконец из дома вышла Елена. Она семенила к калитке, завязывая черный платок на голове. Открыла калитку и посмотрела на Сергея Ивановича встревоженно.
— Василий дома? — он шагнул во двор.
— Василий? — тихо переспросила она. — Нет, его нет.
Сергей Иванович почувствовал облегчение и решил, что, раз Василия нет, то можно и в дом зайти.
— А я к вам с подарками, — он направился от калитки по дорожке к дому, расстегивая пуговицу на пальто.
Елена протрусила за ним, обогнала и преградила собой дорожку к дому.
— Я сама здесь возьму, — тихо сказала она.
Сергей Иванович недовольно приподнял седую бровь, вздохнул и вручил ей цветы и пакет. Она прижала их к животу и продолжала стоять у него на дороге.
Елена смуглой, черноволосой, голубоглазой — из распространенной тут, на границе, породы. Сергей Иванович помнил ее молодой — красавицей не назовешь, но когда мужчины выходят из той же породы, бывают заметны. Как ее второй сын Алексей. А Димка был весь в Василия — худющий невысокий блондин. И как такого на фронт призвали? Сейчас смуглота Елены перешла в черноту — на щеках, посередине лба лежали черные пятна, и под носом у нее было черно, словно она дышала горем. Сергею Ивановичу сделалось страшно смотреть на нее, он отвернулся к кладбищу и сквозь спутанные шаром ветви увидел, как к дому бежит, спотыкаясь, Василий. «Увидел», — подумал Сергей Иванович. Но уходить не собирался. Не хватало еще, чтоб Василий думал, будто глава от него бегает. Сергей Иванович застегнул пуговицу пальто.
— Все-таки тебе есть, Елена, ради кого жить, — проговорил он назидательно, по-отечески, хотя Елена была только лет на десять младше него. — У вас еще сын остался. Внуки пойдут.
Елена как будто очнулась от своего сомнамбулического состояния, в ее глазах мелькнуло что-то острое. Протяжно вздохнув — «о-о-ой» — она, согнувшись, сошла с дорожки, пошла, пошла к забору, словно хотела уйти с собственного двора, а у самого забора прислонилась спиной к березе. Сергей Иванович пошел за ней. С другой стороны двора Василий с размаху распахнул черновую калитку. Сергею Ивановичу послышалось, будто Елена что-то говорит, он наклонился к ней ухом.
— А как же… — говорила она, глядя на него мутными глазами, похожими на дрожащий студень. — А как же тот, которого нету?
Она беззвучно расплакалась, выронила пакет. Ствол дерева дрожал от ее рыданий, и веревка, привязанная к нему, дергалась и приседала, словно качая двор. Василий, весь запыхавшийся, подлетел к ним. Глянул на жену и, сбиваясь, спросил:
— Что он сделал?!
— Все говорят: «вам есть ради кого жить!» — крикнула она. — А как же тот, которого нет?
Василий обернулся на Сергея Ивановича. Оба, нахохлившись, как петухи, смотрели в глаза друг другу.
— А-а-а, — ернически протянул Василий, — это ты утешать приходил. А я думал, сегодня у нас первый день праздник — жена с утра еще не плакала. Не ходите вы к нам! — сказал он. — И кульки не носите, я его сейчас выброшу через забор.
Василий поднял пакет с конфетами и действительно бросил его через забор. С той стороны было слышно, как он глухо упал.
— Чем меньше с вами общаешься, тем меньше пьешь корвалола, — сказал Василий.
— Это не тебе кульки, — прорычал Сергей Иванович, — это матери героя на Восьмое марта.
— Господи… — выдохнул Василий. — Зачем все это надо? Просто оставьте нас в покое, раз вы по-людски не можете.
— Зачем ты так, а, Василий? — срывающимся голосом спросил Сергей Иванович.
— А я теперь на это право имею, — ответил тот. — Мой Димка меня ничем не подвел, ничем не опозорил. Он мог бы на эту вашу СВО не идти, а он пошел. Ничем не подвел отца, ничем не опозорил. А я теперь каждый день на его могилку хожу, кланяюсь и благодарю, — Василий начал кланяться, как Петрушка.
Елена завыла.
— Вот так я ему каждый день кланяюсь, — продолжил нараспев Василий, — и говорю: «Прости ты меня, Димка, за то, что мы тебя не уберегли». Он просто погиб, и все, но дал мне право таким, как ты, Сергей Иваныч, говорить всю правду в лицо. И ты меня будешь слушать. И губернатор будет меня слушать. И президент, если до него дойду, не имеет права не слушать меня. Потому как у меня теперь больше прав, чем у него. Потому как Димка мой не сам пошел, а государство его призвало. Так? Видать, такой незаменимый мой Димка был для этого государства, что оно его в первом числе позвало. Да только чёй-то мой Димка должен там на кладбище лежать, а я вам еще благодарным быть — за ваши открытки и ордена? Не нравятся слова мои, Сергей Иваныч? А ты стой и слушай. Да только разговаривать я с тобой не хочу. Просто не лезьте к нам. Вот погоди, придут украинцы, Санькова твоя, тварь коррупционная, будет главой при них, а тебя у березы расстреляют.
Василий вырвал из рук Елены Николаевы букет и швырнул на землю. После чего повернулся к кладбищу, низко в пояс поклонился и тоненьким голосом пропел:
— Прости меня, Димка, и спасибо тебе, ты меня ни в чем не подвел.
Сергей Иванович вышел со двора Василия мрачнее тучи. Его лоб был красным. Он захлопнул калитку и увидел, как Елена подбирает с земли цветы.

Числа одиннадцатого марта Сергей Иванович возвращался из области по короткой дороге, которой пользовались изредка, местами она шла через поля. Он спешил на разговор с женой. Ничего хорошего сегодня на совещании сказано не было. Обстановка по всей границе была тревожной, в нескольких местах шли бои. Еще на совещании Сергей Иванович принял решение вывозить жену, дочь и внуков в Старый Оскол. Знал, жена не согласится, разговор с ней будет тяжелым — она никогда не оставляла Сергея Ивановича. Будут слезы, будет скандал.
Он окончательно погрузился в сумрачное настроение. Его усиливал тусклый пейзаж — черные вспаханные поля и неживое небо надо всем. Вдруг справа с поля поднялась стая ворон, а показалось, будто черные комья земли взлетели. Он испытал нехорошее чувство от этой картины и еще продолжал следить за медленным движением ворон по небу, когда там, в небе что-то лопнуло вспышкой, и сверху потек жидкий свет, словно пропущенный через желтое стеклышко. Свет быстро заполнял поля, разгонял над ними унылость. Сергей Иванович встрепенулся — вот и весна.
Каждый год он ждал этого желтого бередящего света, и какой-то языческой частью своей души узнавал в нем явление на землю благодати. Она быстро заканчивалась, уходила, уступая место обычному солнечному теплу, от которого тут зрело все, но, зарядившись тем редким светом, Сергей Иванович чувствовал себя в силах тянуть еще год. На миг он почувствовал себя молодым.
Вдалеке показалась знакомая фигура, прихрамывая, шагавшая по дороге. Сергей Иванович узнал Василия, и всю благодать как ветром сдуло. «Что делает Василий тут, в полях? — закрался в голову Сергей Ивановича вопрос. — И как теперь быть самому — проехать мимо или предложить подвезти?» Василий откажется ехать и обязательно скажет что-нибудь неприятное, от чего у Сергея Ивановича всю ночь будет колоть в боку. Но и проехать он не мог. Что люди скажут? Ехал мимо отца героя, какой бы личностью тот отец ни был, и даже не притормозил.
«Да никто ничего не скажет, — устало возразил Сергей Иванович сам себе. — Нет тут никого». Он решил ехать мимо, но, поравнявшись с Василием, почему-то притормозил. Когда Василий взглянул на него недружелюбно, до Сергея Ивановича вдруг дошло — страх перед людским осуждением у него, Сергея Ивановича, тоже в крови, как и патриотизм. И еще неизвестно, чего там больше.
Василий остановился.
— А-а-а, Сергей Иваныч, — протянул он. — Ехай куда ехал.
— Садись, подвезу, — рявкнул Сергей Иванович.
Василий неожиданно согласился и ловко забрался в машину. Машина поехала. Оба молчали. Василий тихо сидел рядом и не сводил глаз с иконы на бардачке. Сергей Иванович покосился на него.
— Люди мне говорят, — неожиданно начал Василий, — «надо свой крест достойно нести». А я про себя думаю: «А чёй-то мы всю жизнь кресты таскаем?» Всю жизнь только и делаем, что кресты носим. А жить-то когда будем, а, Сергей Иваныч?
Сергей Иванович промолчал. Что он Василию ни скажи, тот всегда исхитрится вытащить из его слов не тот смысл. Но совсем молчать Сергею Ивановичу было неудобно, и он шумно вздохнул.
— Несправедливость, — продолжил Василий. — Кругом она. Вы мне теперь кланяетесь, чтоб я, маленький человек Васька Иванец, почувствовал, как государство меня приподымает, а все равно несправедливо — Санькова ваша своего племянника спрятала, а к моему Димке аж сама в Белгород с повесткой прискакала. И, получается, Димка мой погиб, а вы меня благодарите. Только я не за ваше «спасибо» его выкормил. Когда он школу закончил, я принес ему этот… прейскурант из института, и говорю: «Выбирай, Димка, любое отделение. На цены не гляди, мы как-нибудь с матерью выкарабкаемся». Он посидел, поглядел, говорит: «На финансы пойду». «Иди, Димка, иди». Я на своем горбу его выучил, картоху сажал, вот этой своей ногой, где пластинка стоит, землю копал, — Василий шевельнул ногой, задел на полу ружье и замолчал, внимательно посмотрев вниз.
Снова поехали молча. Сергей Иванович еще раз вздохнул. Василий тоже молчал, продолжал смотреть на икону, сиявшую золотой каймой, ожившей под желтым светом.
— А вот на этом месте, — сказал он, оторвавшись от иконы и стукнув пальцем по стеклу, — пьяный на меня наехал. Четыре перелома в ноге, желчный разорвало, желудок, рот еле зашили. Димке тогда девять было. Я в реанимации лежал, а Ленка домой приехала и матери рассказывала: «Доноров надо искать, хоть покупай эту кровь!» А Димка свою копилку разбил, монеты Ленке принес — «купи папе кровь». А когда с повесткой он домой из Белгорода приехал, я говорю ему: «Дим, ну елки-палки, нельзя таким быть. Не ходи в военкомат». «Пойду, — говорит, — раз призвали. Что люди скажут? Испугался?» Вот такой сын у меня был, — закончил Василий.
— И есть, — промычал Сергей Иванович.
Ему вдруг стало ясно как день, что перед Василием надо извиниться. Не искать особые слова, а сказать одно простое «прости». Сергей Иванович даже открыл рот, чтобы это слово произнести, и повернул к Василию увлажненные глаза.
— Да ты знаешь хоть, Василий, как хреново быть плохим вестником? — с болью прорычал он.
Его слова произвели страшное впечатление на Василия. Тот дернулся, изменился в лице, и шрам на его губе опять побелел. Но смотрел он не на Сергея Ивановича, а в окно. Сергей Иванович резко затормозил. Перед ними на безлюдной дороге, тянувшейся через поля, стоял высокий мужчина в военной форме и целился в них из автомата.
«Не наш», — пронеслось в голове у Сергея Ивановича . Мужчина жестом приказал открыть дверь. Сергей Иванович дрожащей рукой открыл дверь со своей стороны. Мужчина дернул ее, так что она распахнулась, и, оглядев Сергея Ивановича с Василием, спросил:
— Куда едете?
— В Журавли, — испуганно ответил Василий.
— Где глава живет знаешь? — спросил тот.
— А чего ж не знать? — ответил Василий, и Сергей Иванович, не глядя на него, почувствовал, как тот улыбнулся.
— Покажешь?
— А чего б не показать?
Желтый свет сконцентрировался перед глазами Сергея Ивановича в блике от иконы, лежащем на лобовом стекле. Скатался в плотный шар и пошел вверх, забирая с собой черное поле, которое вдруг стало рыхлым, словно его уже вскопали весенние червяки. За полем пошли тонкие деревца, растущие там на горизонте, и столбы линий электропередач — легко выскочили из земли и затянулись в желтый шар. А за ними потянулся и сам Сергей Иванович, чувствующий себя молодым, веселым, бодрым и прощающим. Раздался выстрел. Шар разорвался на множество бликов.
Человек, стоявший у машины, упал на землю. Сергей Иванович ударил по газам, машина подскочила, переехав руку с автоматом, и понеслась. Он медленно повернул голову в сторону Василия. Зло сощурившись, тот еще держал перед собой ружье. Лицо его было диким и злым.
— Твари, — процедил он. — Димку моего убили.
Сергей Иванович остановился только на въезде в село. Василий молча, шатаясь, вышел из машины. Сергею Ивановичу снова и нестерпимо захотелось сказать ему «прости», но, открыв рот, он произнес:
— А вот такие у нас в селе медведи.