Мать Героиня

23 февраля Анна не вернулась к детям в Мариуполь потому, что в сельской администрации ей сказали приходить 24 утром. Много лет Анна пыталась получить звание Матери Героини. Ей отказывали под разными предлогами, и сейчас был последний шанс – ее старшая дочь еще училась. 14-м году Анна была волонтером на референдуме за федерализацию. Когда-то у нее в доме работал строитель, Анна с ним сдружилась, и в 14-м он сообщил ей, что стал одним из организаторов референдума. «А бабушки все идут и идут голосовать за Россию, – сказал он. – Ходят плохо, и все равно идут».

– Они в основном и погибли, — перебила Анну я. – Мне ужасно думать о том, что они и погибли в феврале и марте.

Анна на это ничего не сказала, но продолжила свой рассказ. Она сама вызвалась подвозить бабушек к пунктам голосования. Людей, голосовавших за федерализацию, а в их понимании – за Россию – было много, и старых, и молодых.

Скоро в Мариуполь зашли ВСУ и «Азов» (признан террористическим). Они начали искать списки организаторов и нашли. «А мы до последнего надеялись, что не найдут, — сказала Анна. – Мы надеялись, что Россия нас спасет». Строителя задержали и увезли в мариупольский аэропорт, где без конца в течение долгих лет потом пытали и убивали людей – пророссийских или взятых в плен ополченцев. Пока жители Мариуполя не усвоили урока, не отказались от русского. «Не почувствовали себя рабами, — сказала Анна. – Они могли остановить нас на блок-посту и просто отнять машину под предлогом, что им нужней».

Строителя долго пытали. Его согласились отдать семье только за пять тысяч долларов. Семья не могла собрать таких денег. Те нашлись в последний момент – строителя уже вывели на расстрел. Анну трогать не стали, она не значилась в списках, но слухи о ней ходили. У нее пятеро детей, в школе их притесняли за мать, и ей приходилось переводить их из одной школы в другую. Особенно притесняли одного из ее сыновей – он никак не мог воспринять украинский язык и не мог заставить себя держать руку на груди при звуках гимна. Учителя писали, что он – дебил.

23 февраля Анна была в сельской администрации, и при ней сотрудница разговаривала с главой по телефону. «А архивы уже неделю как вывезены!» – сказала она. «Почему архивы вывозят?» – удивилась про себя Анна, и сразу вспомнила разговоры, которыми кипел Мариуполь – военные (а их в городе было много) говорили, что 8 марта будут наступать на Россию. Военная техника заезжала в город, но из него не выезжала. «Куда она девается? – с тревогой спрашивали люди. – Зачем город пичкают техникой и военными?».

Анна переночевала на хуторе, и утром 24 марта собралась в администрацию. Ей позвонила дочь и сказала, что город бомбят.

– Они все знали, — сказала мне Анна о сотрудниках администрации. – И архивы вывезли. Но нам не сообщали.

24-го утром Анна бросилась в Мариуполь, но дороги были уже перекрыты и заминированы. По телефону она руководила спуском четверых детей-подростков в подвал. Говорила, взять с собой одеяла, еду, воду, а главное – идти в подвал второго подъезда, но не четвертого. Во втором был сделан ремонт. Ее старшая дочь жила с молодым человеком и его родителями в другом конце города. В подвал спустились четверо младших.

В течение нескольких дней Анна была на связи с детьми, а потом связь прервалась. Анна провела несколько мучительных дней, пока кум не прислал ей фото ее полыхающего дома. «Надеюсь, твои не там» – написал он. «Там четверо моих» – ответила она, и упала на пол, завыла, а потом поняла, что сердце молчит.

Она села в машину и поехала. Когда на дороге встали мины, пошла пешком. Через разрушенный город и через бои она вышла к своему дому и первым, кого увидела был сосед. Он готовил на костре. «Мать, спокойно, — сказал он, увидев ее. – Спокойно. Все твои живы». Сгорел четвертый подъезд, а ее дети были в подвале второго. В тот день Анна вывезла детей и соседей к себе на хутор. Но о старшей дочери она не знала ничего.

На другой день утром она попрощалась с детьми и снова поехала в город – искать старшую дочь. Бросив машину, она опять шла пешком, но это была уже совсем другая дорога. Не встречая никого живого, она вышла к рынку. Здесь на прилавках рассыпалась еда – консервы, крупы, печенье, бутылки с алкоголем. И не было ни души. Никто в голодном городе эту еду не брал. Почему сюда не ходит никто? Только голуби летали и скребли когтями металлические конструкции перевернутых палаток. Анна закричала от ужаса и побежала. Она выбежала в какой-то двор и увидела людей – мертвых. Они лежали на земле и, кажется, не первый день. Стараясь на них не смотреть, она бежала под обстрелом, придумав, что после выстрела надо считать до семи – встать за дерево, услышать прилет и бежать, считая, досчитав до семи, снова найти укрытие, прижаться к чему-нибудь – ларьку, дереву, углу.

Дочь она нашла живой. Та отказалась бросать родителей жениха. Анна убедилась, что они живы, сидят в подвале, и пошла назад. По дороге ее остановил патруль — военные в белых повязках, спросили паспорт. Она протянула свой, военный протянул ей навстречу руку. Анну вдруг откинуло, и она полетела. Очнулась далеко от того места, где ее остановили. Из ноги текла кровь. Военный, улетевший на взрывной волне вместе с ней, тоже поднялся.

– Зацепило? — спросил он ее.

Нашел на земле сетку для продуктов и перетянул ей ногу. Сказал уходить, но она не могла наступать на ногу. «Иди, как сможешь. Только уходи». Анна доползла до следующего двора. Из подъезда к ней выбежали парень с девушкой, быстро передали ей палку, и перед следующими залпами успели забежать в тот же подъезд, уволакивая ее за собой.

Ее уговаривали остаться, но она знала – если не идти, потеряет ногу. Она видела свою артерию. Анна пошла, опираясь на палку, собирая с собой встреченных людей, желающих выйти из города. Она обещала им, что вывезет их на машине. «Да как ты машину поведешь?» – спрашивали ее. «Я сильная, — говорила Анна. – Я довезу». Она собрала полную машину.

На блокпосту ДНР их остановили.

– Я тебя не пущу, — сказал патрульный, посмотрев Анне в лицо.

– Почему? – спросила она.

– Вы восемь лет спокойно жили, пока нас бомбили.

– Я не жила спокойно, — ответила Анна.

– Не проедешь.

Анна вывалилась из машины и кинулась на него. Ударила его кулаком.

– Вы нас на восемь лет бросили! – крикнула она. – Вы оставили нас один на один с ними! Мы вас ждали, а вы бросили нас. Превратили в их рабов!

Они сцепились. Военные их разняли. Анна села в машину и уехала полями развозить людей. Она хорошо знала здесь все, это – ее дом. Ночью она подъехала к темному дому.

– Мама приехала, — услышала она голос дочери. – И что-то случилось.

При свете фонаря она сама вынимала осколки из ноги – под руководством мужа, капитана дальнего плавания, который находился в море и руководил ею по видео-связи. Шов тоже накладывала сама. Врачей нигде не было. А ее бабушка была военным хирургом и научила внучку шить.

– Вы прощаете нас? – спросила я, когда Анна закончила свою историю.

– За что? – спросила она.

– За то, что из-за нас вы все это пережили.

– Я бы согласилась еще раз все это пережить, лишь бы быть с Россией. Я не хочу быть рабом. С февраля 2022 года я больше не раб. И к тому военному на блокпосту я не отношусь плохо. Я не знаю, кого он потерял. Он такой там один, а у этих все были такими.

Дети Анны пошли в школу в мае. Ее сын учится на русском и получает хорошие оценки. А Анна заболела. Для того, чтобы выжить и не остаться калекой, ей нужен российский паспорт и операция в России. И мне кажется, она более, чем заслужила быть гражданкой Российской Федерации.