В далеком уже 2014-м году я слушала полкового священника на военной базе в Донецке, и думала, что 2022-й никогда не наступит. Священник обещал третью мировую, войну России с НАТО и вообще говорил субъективные странные страшные вещи. Например, что война нужна. Она, видите ли, меняет людей – духовно переформатирует. Предлагал мне сравнить Советский Союз на входе в Великую Отечественную и на выходе из нее. Советские люди, говорил он, вышли из нее другими. Сплоченными. По крайней мере, сплоченными. Он говорил, что не только силой побеждают в войне, но и правильным к ней отношением. Говорил, что война, если ее сейчас не остановить, пойдет дальше. Дальше и дальше. А ее в 2014-м никто не собирался останавливать. Я слушала его и не верила ему. Война пойдет дальше? Дойдет до Москвы? Я не просто отрицала то, чего боялась и чего не хотела, мне сложно было представить, будто эта локальная маленькая гражданская война может перелиться на Россию, на Европу, на половину «цивилизованного» мира.
Я вспомнила этот разговор сейчас, находясь на Сахалине. В 2022-м. В Южно-Сахалинске десятого сентября отмечалось 140-летие города, и к ночи громыхнул салют. Я давно не слышала таких остервенелых праздничных канонад. Зацепившись за них, я вдруг нырнула мыслями в 14-й год и снова села напротив того полкового священника. Оказалось, что я отчетливо помню его слова. Оказалось, что теперь, спустя восемь лет, я прекрасно понимаю о чем он говорит. Но к пониманию этому я пришла не вдруг, постепенно.
Я сказала тому священнику, что впервые в жизни слышу звуки взрывов, выстрелов. Я – мирный человек, москвичка, я никогда не была на войне.
– Мне страшно.
– Не надо бояться, — ответил он. – Не бойся ничего. Послушай меня, — сказал он. – Вопрос не в том, сколько проживет человек. А в том, где будет его душа после смерти.
«Фанатик» – подумала я. А потом я вернулась в Москву. Москва жила себе как жила. Донбасс превращался в постоянно тлеющую точку. Потом – за восемь лет – все еще привыкнут к тому, что она есть, тлеет, что-то там временами кипит, бурлит канонадой, в медленном котле войны свариваются живьем люди. И всем начало казаться, что наличие такой точки – само собой разумеющееся. Она так же естественна, как минеральные воды в Ставропольском Крае, как озеро на Байкале, как горы на Кавказе. А на Донбассе идет война – такая его достопримечательность. С этим можно жить, ведь тебя это не касается.
Но в 14-м году я вернулась в Москву, и она, конечно, жила своей жизнью. Из такой бурливой Москвы мне было еще сложнее принять слова полкового священника о том, что будет большая война, и она всех нас захлестнет. Я попала в другую – в свою – в прежнюю жизнь. Я ходила по кафе, общалась с друзьями. «Ну как там на Донбассе?» – между делом спрашивали меня приятели и коллеги. «Там людей убивают» – отвечала я. «Да, да. Конечно, жаль» – говорили мне, и разговор чаще сводился на что-нибудь другое. Если, конечно, во мне не просыпалась злость, и я не начинала назло, во всех подробностях рассказывать как убивают людей. Не знаю, чего я ждала от своих приятелей и коллег. Что они пойдут и напишут в соцсетях о том, что людей убивать нельзя? Ну, может быть. Но они этого не сделали. Не потому, что они были плохими людьми. А потому, что их это не касалось. Редкими моментами я зло думала – «Посмотрела бы я на вас, если бы вас это коснулось».
В 15-м году я поехала в Киев. Украина уже вовсю убивала на Донбассе людей. Я сидела в ресторане на террасе, и вдруг прозвучал салют. Мое сердце забилось часто. Я испугалась. Но на веранде никто даже не дрогнул. И я подумала – можно сколько угодно рассказывать людям о войне, о снарядах, прилетающих в живую плоть, но пока страх не пройдет рядом с человеком, не коснется его холодом по коже, пока война не станет его собственной реальностью, он не будет сочувствовать тому, кто варится или уже сварился в котле над тлеющим костром войны. И тогда на долю секунды, на самую маленькую долю я пожелала, чтобы и эти люди, никак не реагирующие на салют, несмотря на то, что в их стране идет война, на себе испытали что это такое.
А теперь – 2022-й. И я слушаю салют в российском городе. Накануне здесь передали родителям несколько гробов, приехавших с Донбасса. Такой же салют, но, наверное, помпезней, в тот же день гремел в Москве и в Санкт-Петербурге. И сейчас в 22-м, куда пришли слова Балаклея или Оскол, о существовании которых мы не подозревали, моя память сделала петлю, и вернула меня к полковому священнику. Я сама как будто описала восьмилетний круг от той точки и до этой, и вернулась в 14-й, и сидела перед ним – уже понимая, о чем он говорит. Надо поменяться.
Поменяться – надо. Не только силой побеждают в войне, но и правильным в ней отношением. В 14-м мне это было непонятно, в 22-м, когда моя страна воспроизводила в небе над городами звуки, под которые в режиме реального времени, прямо сейчас в этой Балаклее или под этим Осколом умирали наши солдаты, я уже прекрасно понимала, что такое правильное отношение к войне, и что бывает с людьми, которые живут, не замечая рядом кипящего котла. Они обжигаются. И это – лишь вопрос времени.
На следующий день после салюта – вчера – я случайно разговорилась с человеком, живущим здесь же, на Сахалине. Назовем его Александром. Зачем-то я высказалась постороннему человеку – о салюте, о праздниках во время спецоперации. О том, что нам – гражданам нашей страны – навязывается какое-то фрагментарное бытие. Здесь у нас – деловая Москва, здесь гулянья, здесь салют, здесь людей в домах и на тротуарах убивают, здесь в наши границы систематически прилетают украинские снаряды, здесь – погибают наши солдаты – наша плоть и кровь, между прочим. А вот здесь кто-то говорит, что эта фрагментарное бытие нашей страны – правильно и единственно возможно. Нельзя отменять праздники, нельзя создавать социальное напряжение.
– Они даже не понимают что такое система! – воскликнул Александр. – Они думают, что система – это разные элементы взаимодействующие между собой. А в системе должна быть общая линия. И все элементы должны тяготеть к ней.
– Как хорда? – уточнила я.
– Да, — ответил он.
– Как стержень в обществе, — проговорила я, чтобы уже для самой себя эту мысль не забыть.
Кто-то – пожалуй многие представители бизнеса и чиновники – живут в системе разрозненных элементов. Они хотят продолжить в скором времени ездить в Европу, но демонстрировать лояльность нашему президенту. Они произносят патриотические речи, но ждут, когда все рассосется, и они вернутся в прежнюю жизнь – с Европой и тем же уровнем потребления в ней. Но так уже не будет. И принять эту мысль – значит поменяться. Поменяться – значит победить. Ведь когда ты начинаешь верить в Победу и желать ее всей душой, ты начинаешь делать все для ее приближения. А когда ты ждешь, пока все само рассосется, ты стоишь возле котла, и скоро он рванет. Осознав, что как раньше уже не будет, поверив в Победу и подчинив этой мысли, этой вере все свои действия и устремления, общество укрепляет в себе хребет. У системы появляется общая линия. А общество с хребтом и систему с линией не так-то просто свалить. Да, прав был священник – не только силой побеждают в войне.
Добавить комментарий