Я бы переплюнул Майкла Джексона

Интервью с танцором Сергеем Полуниным, взятое три года назад. (Фото — Александр Неменов)

Балет – это всегда вверх

– Представьте, что я – богатый мужчина. Я подхожу к вам после спектакля и говорю – «Сергей, я вами восхищен. У меня много денег. Я хотел бы вам помогать. Примите мои деньги».

– Ваши деньги можно принять… Я могу принять деньги как от хороших людей, так и от плохих – мне без разницы, что за энергию я от них получаю. Потому что у меня есть возможности переработать ее во что-то хорошее.

– Даже если я заработала их на плохом?

– Да.

– А если на продаже наркотиков?

– Все равно. Почти все большие деньги не на хорошем заработаны – на войне, например. Самые богатые люди – торговцы оружием. Самые большие деньги люди зарабатывают на войнах. На них можно спекулировать.

– И вот я – богатейший мужчина, представитель благовоспитанной части общества – отпивая из бокала коллекционной выдержки вина, говорю вам – «Вы знаете, Сергей, а ведь я продавал оружие на вашу родину – на Украину». Нет! А вы такой думаете – «Эх, значит, мой сосед по Херсону, с которым мы в детстве играли в футбол, мог быть убит из этого оружия». Вы все равно захотите принять эти деньги?

– Я возьму эти деньги. Да. Мне так посоветовал один мудрый человек в Индии. У меня всегда были такие двойственные мысли – добрые и злые. Я спрашивал себя – «Можно ли сотрудничать со злом? Или нужно выбрать только одну сторону?». Тот человек посоветовал мне сделать выбор, а не оставаться между двумя сторонами, не быть этим middle-man. Он сказал, что добро и зло – это не что-то хорошее или плохое, просто и то, и другое существует, находясь противоположно друг от друга. «Просто выбери одно, — сказал он. – Самое страшное – остаться посередине. Не выбрать свой путь».

– А как вы чувствовали зло в себе? Вы убивали? Воровали? Причиняли кому-то страдания?

– Нет, но я чувствовал двойственность. Я могу быть самым светлым и хорошим. Ха-ха-ха! Но как только у меня появляются мысли о том, что я – светел, я могу уйти в темноту внутри себя. Не то чтобы я кому-то начинаю делать плохое, нет… но меня внутри разъедает зло. Светлый путь – не такой простой. Если вы будете продавать качественную еду, вы заработаете меньше, а нервов потратите больше. А если будете штамповать стероидную гадость, продадите больше и быстрей.

– Но все-таки что это за ростки зла поднимающиеся в вас? Опишите.

– Это мысли. Нехорошие мысли… мысли-мысли. И мне повезло, что я могу выражать их не в явь…

– А в танец?

– В танец? Нет. Танец очищает. Танец как будто сбрасывает негативное. Он очищение энергетическое. В борьбу – чтобы не поддаться влиянию зла. Если ты сам внутренне не коррумпирован, то никто не может тебя коррумпировать. Кто бы рядом ни стоял, и кто бы ни перетягивал тебя на свою сторону. Возьмем Гитлера – мощнейший энергетически человек. Но в его энергии нет светлого. Он ушел в темноту и использовал ее для причинения страданий. Если бы такой человек выбрал светлый путь и выбрал помогать другим, наш планета светилась бы от счастья. Вот оно-то меня и не пугает, оно мне не чуждо. То есть я нормально к темным силам отношусь. С ними и веселее, и легче, с ними – fun, но в конце тебя ждет разрушение. Хотя сам темный путь – простой и веселый.

– И чем же может проявиться это разрушение в конце, когда ты – богат и прожил распрекрасную жизнь?

– Мне кажется, потерей души. Ты становишься пустым.

– И вы когда-нибудь чувствовали эту пустоту?

– Чувствовал бездну. Но душу никогда не терял. Меня тянут и плохие силы, и хорошие. Мне помогают и плохие силы, и хорошие, от этого у меня раздвоение.

– А смысл плохим силам вам помогать? Вы же должны что-то делать взамен – причинять кому-то страдания.

– Вот!

– А что, вы причиняете?

– Нет. Оплата настает потом. В Индии мне сказали, что, если я выберу добро, то я могу дружить и с нехорошими людьми. Но если у доброго можно что-то взять и в ответ просто сказать – «Спасибо!», то темному надо будет отдать что-то взамен. И ты должен быть готовым отдать.

– И вот он снова я – тот поставщик оружия на Украину. Я вам предложил денег, и вы взяли. Возможно, вам даже удалось отмыть их своим высоким искусством. Но я – зло. И вам придется платить. Готовы?

– Но если я заберу у вас все, то вы не сможете тратить на плохое.

– Ну все-то я не отдам. А вы взяли деньги, из-за которых убили вашего соседа из Херсона. Готовы к расплате?

– А тут можно похитрить. Необязательно что-то в ответ делать плохое, можно просто станцевать для этого человека.

– А хитрость – не зло?

– Но ты отплачиваешь хорошим. И тут есть еще один момент… Знаете какой? …И плохие, и хорошие люди любят балет. Для меня это было удивительно! Я это понял, когда посмотрел на человека, семья которого – одна из основных участниц войн, они их создают и зарабатывают на них. Я смотрел на него, а он абсолютно кайфовал от балета. И я подумал – «Как?!». Да, твой танец трогает и плохих, и хороших. И это… так странно. И плохие, и хорошие хотят быть любимыми, у всех есть семьи, все любят своих детей.

– А почему вас так удивило то, что и менеджеры войны любят балет? Вы думали, у них нет души, а без души искусство невозможно воспринять?

– Нет, я так не думал. Потому что любовь к танцу и музыке – универсальна, она заложена в нашей ДНК. Приходит кто-то и говорит – «Хватит вырубать леса!», и все такие думают – «Пф-ф-ф…». А если ты станцевал и затронул что-то в человеке, и у него что-то йокнуло…

– И он подумал – «О! У меня есть душа. Хватит вырубать леса!»?

– Да. Эта встреча с танцем пробуждает только хорошие чувства, и ты сам думаешь – «У-у-ух! Хочу только хорошее делать!». И хоть это чувство приходит не очень часто, танец – мощнейшее оружие, достаточно двух минут, чтобы людей пробудить.

– Вы говорите о танце как о чем-то святом. Наверное, вы действительно верите в то, что он может очищать злые деньги…

– Танец – точно одно из орудий просветления.

– Ну хорошо, вы говорите, что независимо от того, что у тебя осталось – душа или ее ошметки – ты все равно почувствуешь танец. А от уровня образования и социального положения такая чувствительность к искусству зависит?

– Я читал, что наша ДНК изменяется в зависимости от того, какое детство мы прожили и какое образование получили. Образование – это, конечно, важно.

– То есть тупые сериалы – для бедных, ваш танец – для богатых?

– А я как раз сейчас занимаюсь тем, что хочу такое положение изменить… Как-то еду в Лондоне в такси, и говорю таксисту – «Я на спектакль». Он отвечает – «Как круто! Я никогда не был. Хотя моя мама когда-то танцевала. Но билеты такие дорогие. Чтобы пойти с семьей, нужно сразу пятьсот фунтов заплатить». Но танец не может не нравиться… Хотя, конечно, есть такие чуть-чуть задротные танцы… А? Плохое, наверное, слово? Но есть такие танцы, с которыми надо вырасти, чтобы они нравились. В них сложно войти. Смотреть такое скучно. Это только для ценителей. Смотреть такое – легче застрелиться.

– А самому танцевать?

– Конечно, скучно. Поэтому я начал пить алкоголь, чтобы хоть чуть-чуть было интересно. Мне было супер-скучно. Я выбегал на сцену, и не знал – кто я, зачем я там. И там всего три движения надо исполнить. Так раздвигаешь ноги, так и так. Так руки развдишь – типа задаешь вопрос. Мне что-то там отвечали…

– Тоже что-то раздвигая?

– Ага. Ну это прямо надо быть таким тонким человеком, чтобы любить такое.

– А разве вы не тонкий?

– Я – тонкий. Но мне скучно. Ты – принц. Ну принц и принц. Что в «Золушке», что в «Щелкунчике». Все прямолинейно. Но со временем я понял, что принц может быть разноплановым. И в дровосеке можно найти какой-то вес… центр тяжести, на который людям будет интересно смотреть.

– Но вы же танцуете. Вам легкость нужна. А этот шар тяжести будет мешать парить. Разве нет?

– А вы правы – балет это всегда вверх. В нем нет приземленности. Для танцовщика просто стоять на сцене вообще нереально. Но ты все равно должен иметь вес на сцене. Ты не можешь просто летать как пушинка. И возвращаясь к добру и злу… Диапазон артиста становится более менее интересным, когда он тянется к свету, к Богу, ко Вселенной. Или когда он тянется во тьму, в черное, вниз.

– И что доброго вы сделали после того, как вам в Индии посоветовали выбрать одну сторону?

– Я принял решение идти по пути света. Но по нему надо годами идти, чтобы чего-то достичь.

– И не боитесь стать неинтересным как артист?

– Артист должен прийти к тому, что надо перевоплощаться вот так, — щелкает пальцами. – Если ты играешь наркомана и становишься наркоманом, это круто смотрится. Но это – уже не игра. Актер должен притвориться. И готовым быть вечером пойти в церковь, если весь день он играл плохого героя. А самая вышка в искусстве – это когда ты можешь притвориться, но при этом продолжать чувствовать.

Мой папа – сила

– Я прочла, что вы – гений балета…

– Я бы не сказал, что такой уж гений. Я, может, просто умею как-то своей энергией управлять, и людям интересно на меня смотреть. Но я бы не сказал, что я расту в балете. Я не оттачиваю движения, не пробую что-то новое. Я может как личность расту, набирая вес. Но не в балете.

– Я смотрела документальный фильм о вас. И видела там вашего отца. Кажется, он – очень простой человек…

– Мой папа – это чистая доброта. Он настолько хороший, что ему сложно в этом мире – мир чуть-чуть не такой. Если бы вокруг него были такие же люди как он… Его кто-нибудь что-нибудь попросит, и он сразу сделает. И люди начинают им пользоваться. Один раз ему дали лишний доллар. Он пошел и отдал. Сложно в этом мире быть успешным, когда ты такой. Наш мир так не работает. Десять лет он тяжело работал на стройке в Португалии, чтобы обеспечить меня и маму. Он просто хотел, чтобы семья жила лучше. А идейным двигателем была мама. Она хорошо дружит с идеями. Однажды она такая говорит – «Хорошо бы перебраться из Херсона в Киев. Там бы в школе Сережа учился бальным танцам». Мы переехали, и это был такой step-up для семьи. Потом мама подумала – «Хорошо бы переехать семьей в Лондон» – и ляпнула об этом папе. А папа подумал, но ей не сказал – «У меня же там знакомый строитель, который переехал в Лондон из Португалии». Этот строитель пошел в Королевскую балетную школу, взял все документы, нужные для поступления, и прислал нам.

– Был ли в вашей жизни момент, когда вам было больно от того, что мир не принимает вашего отца?

– Его детской наивности. Да. Когда я был маленьким и ничего еще не понимал, я был полностью на папиной стороне. Но мама всегда рассказывала о папиных ошибках… У нее тоже есть хорошая сторона, но она более приспособлена к этому миру. Она спрашивает его – «Зачем ты доллар вернул?! Нам есть нечего!». А я говорил – «Правильно вернул! Нечестно не возвращать!». Когда я был ребенком, я понимал, что папа – прав. Но когда я вырос, то понял, что нужно быть на разных сторонах…

– То есть добрым можно оставаться, только если ты в душе – ребенок?

– Артисты вообще всегда должны оставаться детьми.

– Но разве вы – ребенок?

– Есть, есть во мне детское. Если бы я мог, я бы и жил только в этом состоянии. Но мозг понимает, что нельзя всегда быть ребенком, иначе ты дальше в этом мире не продвинешься. Но у меня и тут двоякость – я прямо горжусь, что отец такой. Блин, это – сила! Это сила быть таким в таком мире! Не потерять чистоты. Но когда меня контролируют темные силы, я думаю – «Нет! Это – слабость! Нет в этом никакой силы!».

– И вот он снова я – торговец оружием. Ой, а что это у вас? – показываю на татуировку на его левой руке. – Это что – трезубец? Я этого не желаю! Сотрите это, пожалуйста.

– Нет. Вы мне дали денег, но вы не будете меня менять. Мне никто не может указывать что мне делать.

– Никто?

– Никто. Нет людей надо мной. Моей первой татуировкой был русский герб, — показывает правую руку с татуировкой. – И когда начался украинский конфликт, я даже испугался – будут думать, что я – с одной из сторон. Я подумал: сделаю вторую татуировку – трезубец.

– Вот это двойственность! Только интересно: какая рука – добро, а какая – зло…

– Если честно… я мог очень сильно сыграть на этом конфликте, и на Западе сейчас был бы популярней Майкла Джексона.

– Если бы вы сказали, что Россия – оккупант?

– Да. И у меня еще были друзья, которые бы меня поддержали. Я бы переплюнул Майкла Джексона. Меня бы так высоко двинули. Меня итак двигали на западе.

– Так и почему же вы не сказали, что Россия — оккупант?

– А потому что потом надо как-то с собой жить.

– Мы уже выяснили, что вы умеете с собой похитрить…

– Да, можно было бы похитрить… Но противно было. Просто внутри было противно говорить про Россию плохо.

– А алкоголь бы не помог?

– Нет. Во-первых, у меня с детства была любовь к Путину. Кто бы что про него ни говорил. Это у меня так же – как любовь к мухам, она – такая врожденная. Мне никто не говорил, что мух надо любить. И когда кто-то что-то плохое говорил про Путина, у меня всегда было такое – «Вы че?». У меня внутренняя защита срабатывала. Так же, как когда кто-то убивал муху. Даже если моя кошка пытается муху съесть, я кричу ей – «Что-о?!». Я могу побить того, кто тронет насекомое или сорвет травку или сломает дерево. Вы не смейтесь, я серьезно. У меня любовь к природе с детства была на высшем уровне.

– Я могу понять вашу любовь к Путину. Но за что вы любите мух?

– Любовь к мухам – это то, к чему должны все люди прийти. Люди должны понимать: когда они полюбят то, что ползет по стенке, мы станем одним целом и частью вселенной. Муха, как и человек, летит кушать, она сейчас возьмет чуть-чуть еды и отнесет ее своей семье.

– И вы реально дрались с теми, кто убивал мух? Вы шутите что ли, сейчас?

– Не шучу, дрался, потому что и трава, и деревья, и насекомые – живое. И так же я чувствую почему-то Путина.

– А зачем вы написали в Инстаграме, что толстым людям, надо надавать пощечин, и что мужчины перестали быть мужчинами?

– У причин этого много слоев – как плохих, так и хороших. Иногда на меня находит какая-то внутренняя злость, тяга к разрушению. Мыслями я ухожу в темное, и спрашиваю себя – откуда это во мне и зачем? То есть оно на меня находит. Даже два дня назад я кое-что подумал про определенное общество, и если бы у меня была возможность что-то про него написать, я бы написал. Я спрашиваю себя – что мне эти люди сделали, зачем это желание сказать против них сидит во мне? У меня этому объяснения нет. Кроме одного – темные силы тянут меня в свою сторону.

– В сторону высказывания?

– Высказывать, нападать, обижать.

– Но ведь в результате, стремясь к разрушению, вы разрушили только свою жизнь.

– Да, но… пока ты сам себя не разрушишь, ничто не сможет тебя разрушить. Почему люди пропадают? Не потому что их кто-то травил. Сами люди начинают верить в то, что про них говорят – «Да, да, я такой». И тогда они снюхиваются и спивают. А если ты твердо на своем пути стоишь, никто не может погубить тебя.

– И хотя я считаю, что ничего ужасного про мужчин вы не сказали – они действительно теряют мужественность – все же зачем вы обратили эти слова к благовоспитанному европейскому обществу?

– А там просто был один интересный момент… Когда я стал высказываться в защиту России, Запад начал меня игнорировать. Западные СМИ начали меня игнорировать. Я такой – «Вот гады… они же меня читают!». А сказал бы я что-то другое – против какой-нибудь звезды или просто написал матюк – это сразу бы было в газетах. А тут я просто начал защищать Россию и Путина. СМИ не знали что делать – вроде бы, это новость, но не такая, как им надо. И я такой думаю – что бы такого написать… что бы написать, чтобы они взорвались… Но еще мне нужно было отвести от себя опасность – я за слишком живые места тронул некоторые семьи. Я написал такое, о чем ни Россия, ни Запад предпочитают не говорить. Я подумал, что меня могут просто взять и убрать. У меня нет охраны.

– В Лондоне убрать?

– Да, конечно.

– И чтобы вас не убрали, вы сказали, что толстым надо надавать пощечин?

– Да. Я не смотрю на вес людей, мне все равно. И слова эти были не мои. Это была шутка моего друга, который имеет хорошее тело, но для этого каждый день занимается. И он постоянно говорил – «Я пашу каждый день! А эти ходят толстыми! Надо надавать им пощечин, чтобы они взяли себя в руки и начали заниматься спортом!». Я эти слова подхватил, и они стали таким щелчком. СМИ их сразу заметили. Но когда они меня обосрали, кто-то взял и хакнул мой аккаунт. Меня стерли. Эти высказывания остались только в газетах. Но опасность я от себя отвел. А я ее хорошо чувствовал.

– То есть вы на самом деле не думаете, что толстым людям надо надавать пощечин?

– Мне все равно. Я никогда об этом не думал.

– Вы много едите?

– Один раз в день.

– Еда – это удовольствие.

– А не грех ли – переедание? Почему люди забыли о том, что это – грех? Ну хорошо, я могу есть и полтора раз в день. И два. Но у меня нет потребности постоянно что-то есть… А про мужчин и толерантность… Когда я увидел, до чего толерантность дошла на Западе, я почувствовал в ней очень большую опасность – если у людей выработается толерантность ко всему, то в последствии они примут все, что им ни предложат.

– А, может, причина вашего высказывания о мужчинах в том, что балет – это не очень мужское занятие. И вы хотели всем доказать…

– Нет. Меня уважали всегда. В школе я был выше всех. В классе я был сильнее всех. Я всегда любил драться. Мы дрались каждый день. Меня никто никогда не обзывал и не дразнил. А сам я любил и издеваться, и защищать. Я мог поиздеваться над кем-то, чтобы потом его защитить.

– То есть сделать человеку плохо, чтобы была возможность потом сделать хорошее?

– Но человек тоже должен какие-то уроки проходить. Если ты позволяешь другим над тобой издеваться, то, да, пускай издеваются. Но потом ты сам встань и иди защищай себя.

– А разве светлый путь – это не остановить сразу тех, кто издевается?

– Сразу – не надо. Человек должен усвоить урок.

– Он усвоит урок добра.

– Если издевательства становились too much и уходили в негатив, тогда я останавливался. И тем, кто издевался, тоже мог по шее дать. Но в западном мире люди просто переделываются с одного на другое. Когда мужчина перестает защищать женщину, то наступает деградация нации. Они вымрут так. И я почувствовал эту опасность в том мире, почувствовал, что что-то там не так. Я должен был об этом написать, и никто не мог меня остановить. Я хотел предупредить их об опасности. Но они настолько углубились в свою толерантность, что этот процесс уже необратим.

– Искренне углубились или притворяются?

– Искренне. Туалеты уже мужские и женские в Лондоне убрали. «Мистером» и «мисс» нельзя уже людей называть. Ты уже не можешь выйти на сцену в театре и сказать – «Леди и джентльмены…», потому что этим ты обидишь кого-нибудь из зрителей. Пирс Морган на это сказал – «Тогда я – пингвин». И разместил у себя на аватарке пингвина. И попросил – «Обращайтесь теперь ко мне как к пингвину». Основы начали менять. Там уже восемь или девять полов у них. Все смешалось. Опасность – в этом смешении. Мир перестает энергетически вращаться от этого смешения.

– Но если вы знали, что ваши предупреждения их не разубедят, зачем вы все это продолжали говорить?

– Не знаю… Просто хотелось высказаться. Сейчас я понимаю как это было бессмысленно.

– А что было бы, если бы вы не высказались? Вас бы не прогнали отовсюду?

– Меня сразу отовсюду убрали.

– И это было болезненно?

– Нет. Но все, над чем я работал, было стерто без возврата. Разрушение – это самоочищение. Я все разрушил за неделю, и это было… super-fun. А потом я все начал с нуля. Мир мне подкинул помощь.

– Какая сторона ее подкинула – добрая или злая?

– Я переехал в Россию, а ее я воспринимаю как добрую сторону.

– А энергия, которая заставляла вас высказываться – добрая или злая?

– … М-м… Эта энергия была какая-то кармическая. В течение трех месяцев она меня не отпускала. Но после этого я обрел полную свободу во всем. Я никогда не чувствовал себя свободным, когда танцевал. И я освободился и теперь танцую свободно. Мне теперь не надо сражаться против танца. А до двадцати девяти лет я сражался. Я не воспринимал себя как танцора. Я не хотел быть танцором. Я не был свободным. А выходить на сцену, когда ты… блин каждые пять минут хочешь уйти за кулисы! И когда тебя все раздражает именно в танце! Все, что связано с танцем! Но после тех высказываний я полностью свободен в танце.

– Но что же вас так раздражало?

– Сам танец. Я не понимал, зачем люди это делают, и кто это придумал.

– Это странно, что вы начали понимать, кто и зачем придумал балет только после того, как ткнули палкой в благовоспитанное общество – ценителей своего же искусства! Как раз у них довольно денег на то, чтобы купить билет на ваш танец. Вы же не поедете с балетом в Херсон.

– В Херсоне люди пришли бы на мой танец. Танец невозможно не воспринять. Но освободило меня не само высказывание, а состояние, в котором я находился. Через меня проходила какая-то энергия, которая заставляла меня высказываться.

– То есть если бы вы промолчали, вы бы стали еще несвободней?

– А я таким и был много лет. Я никогда ничего не говорил в защиту России, находясь в Лондоне. Я просто сидел и слушал это все. А потом достиг пика. Может, это стало отживанием какой-то моей кармы. Кирпич, падающий на голову – это тоже карма.

– Но его полет вы не можете проконтролировать. А свое высказывание – можете.

– Тоже не мог. Вот не мог! Меня уже и заблокировали – типа Сережа, пожалуйста, остановись. Но я просто взорвался бы, если бы молчал. Три месяца я не мог себя сдержать. Это была энергия – ух – я прямо видел ее.

– Значит, вы были игрушкой в руках каких-то сил?

– Каких-то сил – да. Сознанием я все понимал. Но я понимал и то, что если буду им сопротивляться, то не произойдет того, что должно произойти.

– А почему вы не считаете, что Россия виновата в ситуации с Украиной?

– А потому что России вообще невыгоден этот конфликт. Зачем ей он? Любая страна хочет мира на границе. Это просто логично. А, во-вторых, революция – инструмент западный, и он очень эффективный. Они проплачивают группу людей, те выходят, и начинается.

– Вы любите Украину?

– Да, люблю. И набираюсь там сил. Все-таки мой дом – в Херсоне. Я уже собирался уезжать на Украину, и Россия от нее близко, но мне запретили въезд. Но до того я приезжал домой, а там – папа с собачками, котами. Я посмотрел на них и думаю – «Блин, какие у них бескорыстные ко мне чувства!».

– А у других?

– А другим все равно что-то от меня нужно или мне нужно от них. А тут – кошечка, собачка…

Моя любовь к Путину интуитивна

– Что вы знаете о зависти?

– Сейчас очень редко ее испытываю. Я знаю супер-прием, чтобы ее не было – надо пожелать самого хорошего тому человеку, которому завидуешь, или помолиться за него. Она сразу пропадет.

– А вам завидовали?

– Не знаю. Я больше в себя смотрю.

– Но в человеческом обществе так бывает: вашим талантам завидуют, но молчат, а как только вы сделаете неподходящее высказывание, вас начинают рвать на куски, но не за высказывание, а из зависти.

– Ну просто до того я в своем Инастаграме назвал лондонских критиков «маленькими гоблинами»… Я считаю что искусство – это духовное, как храм. Ты же не приходишь в церковь и такой – «Пф-ф-ф, это что за иконка такая гадкая?». Само действие – критика – неправильное. Искусство – это светлое, хорошее, а в этих критиках – ну ничего хорошего нет. В Лондоне критики нехорошие и избалованные. В Лондоне критики обычно только гадости пишут. Чем больше гадостей напишешь, тем больше аплодисментов. Ты не раскрываешь артиста, не помогаешь ему. Ты своей критикой не помогаешь человеку идти дальше и что-то создавать. Эти люди – точно не на стороне добра.

– Но и вы тоже не всегда на ней.

– Я тоже нет.

– Вы назвали критиков маленькими гоблинами, что в этом доброго?

– Англия – это остров, он довольно закрытый, и у британских журналистов есть свое мнение – не такое широкое. Они не видят мир таким, какой он есть на самом деле. Они работают под диктовку. Им прокачивают мозги. В России это все выглядит как-то понаивнее, и оно всегда идет в ответку. Те сделают что-то, и русские такие – «А-а-а! Мы вам тоже тогда сделаем!». Это выглядит даже смешно. Хотя русские люди могут быть очень светлыми, а могут быть… нет, не яростными… Слово забыл. Безжалостными! У России карма получше, чем у многих стран.

– Раз уж мы так часто говорим о карме, то спрошу вас – вы в Бога верите?

– Да. В Создателя. Возможно, он вообще играет в игру. Есть такое предположение, что мы все – частички Бога. Он отсылает нас от себя как можно дальше и забывает нас. И эти частички тоже должны забыть, кто они, откуда они. А игра состоит в том, что они должны поверить в Бога снова и вернуться к нему обратно.

– А вы когда-нибудь чувствовали себя частичкой, максимально отдаленной от Бога?

– Постоянно чувствую. Мне нельзя ничего делать без Бога. Тогда приходят темные мысли, и я в этот ад, в темноту окунаюсь. И думаю оттуда – «А Бог вообще есть?». Но, подумав так, сразу снова возвращаюсь – «Как я мог уйти от истины?!». Такие интересные вещи происходят… Например, два дня назад я лежал ночью и вдруг подумал – «Надо в церковь сходить. Полтора года там не был». А на завтра – это было вчера – я поехал в Крым открывать школу. Еду в такси, и мне водитель говорит – «Хочешь в церковь заехать?». Я такой – «Э-э… Как?». «Да тут первая православная церковь по пути». Я туда заехал, типа походил. Купил свечки. И мне бабушка там говорить – «Все надо делать, когда Бог впереди тебя. Когда ты Бога первого ставишь, тогда все получается». И это – правильно. Бога надо впереди ставить. А я ставил даже не впереди, а над. Вот вы, что бы ни делали, например, берете ли интервью, идете ли куда-то, думайте о Боге. И если каждое дело так делать…

– Но почему вы живете с постоянным осознанием присутствия каких-то сил?

– М-м-м… Ну… они есть. У меня в голове всегда противостояние хорошего и плохого. Лет с тринадцати. И это не только в моем внутреннем мире так, это противостояние распространяется на весь наш шарик.

– И это началось с любви к мухам – тогда к вам впервые пришли светлые силы?

– Кстати! Я только что вспомнил! У меня был момент, когда я убил много мух!

– Сколько?!

– Десять!

– И не пожалели?

– Не, не пожалел. Я их взял и убил. И никакой жалости не почувствовал – «Ой, я бедненьких мух убил!». Не было такого. Мне понравилось. Это было абсолютное удовольствие и… внутренняя темнота.

– А, может, это был ваш инстинкт самосохранения. Вы видели, что ваш отец только на стороне добра, и путь его непрост, поэтому через убийство пытались выйти на более легкую дорогу зла?

– Нет, это все про оцта и сложность светлого пути я понял потом. И всегда знал, что если ты заботишься о природе, то она тебе тоже будет помогать.

– Когда вернулась ваша любовь к мухам?

– Сразу. Я подумал – «Что я делаю?!». И вернулся на светлый путь. И не даю себе на нем спуску. Сначала ты убьешь сто мух, потом сто коров, а потом ты – Гитлер. Поэтому я не ухожу далеко вниз, только почувствую его, и сразу обратно.

– А зачем вы Путина вытатуировали на груди?

– Я лежал в Лондоне на полу, разминался. И вдруг такой – бум! – надо сделать татуировку с Путиным! Я сказал себе – если я пойду делать тату и не сразу найду татуировочное место или если мне сразу там не ответят, я не буду ее делать. Я прямо дал Вселенной возможность меня остановить, если это неправильный шаг. Но не возникло ни одного препятствия. Я прихожу в татуировочное место – «У вас есть что-то против политики?». Они – «Э-э-э… нету». Все получилось быстро и легко.

– Но для чего?

– Для защиты. Я в тот момент был очень энергетически наполнен. А я очень верю в энергетику. Энергетика и время – это самое ценное, что есть у людей. Это то, чего хотят и добрые, и злые силы. Это то, за что платятся деньги. В тот момент газеты Англии очень много писали про Россию, и все они нападали только на одного человека – на Путина. И я подумал – «Столько негатива на одного!».

– Вы хотели взять на себя часть негатива, направленного на Путина?

– Я подумал, что у меня энергии много, а я Путина люблю, и хорошо бы было от него негатив отвести и взять небольшой удар на себя. В тот момент мне казалось, что я – непобедимый. И я сделал так. И никогда я не чувствовал такой связи с миром, как после того, как на меня понесся негатив. И этот негатив сбивает с ног. Людям моя татуировка не нравилась, и они направляли на меня негативную энергию, и меня прямо скручивало. Эту энергию ощущаешь как не знаю что!

– Даже когда закрываешь все гаджеты?

– Она все равно несется на тебя. Но никогда раньше я не чувствовал такой связи с людьми, как в тот момент.

– Кажется, вам это нравится…

– Ну нет. Как такое может нравиться? Я потом валялся на полу. Потому что этот негатив разъедает. Сначала я думал, что я такой сильный, а потом они меня – хлоп! – и я уже лежу обессиленный на полу, и сердце сжимается, и желудок. Негативная энергия – нехорошая, она направлена на жизненно важные органы.

– Многие думают, что вы просто хотите получить что-то от Путина…

– Ха-ха-ха! У меня еще крестик тут висит (вытаскивает крестик из-под ворота). На нем «Спаси и сохрани» написано, и он касается именно лба Путина. Я так специально сделал, потому что слишком много негатива на него. Моя любовь к нему – интуитивная. Я вижу в нем хороший мощный свет. И чуть-чуть догадываюсь о том, что в мире происходит. Не в политике, все это – игра. Вот сейчас Украина обвинила Советский Союз в том, что подписал соглашение с Гитлером. А русские сидят, и объясняют, почему это не так. Что за бред? Это сейчас неважно, кто и что подписал. Люди концентрируются на чем-то мелком, и не видят сути. Не концентрируются на чем-то правильном. Какие глобальные цели для людей я вижу? Освоение космоса. Почему мы не смотрим, что там дальше? Почему не залетаем на новые планеты? Почему не развиваемся духовно? Не просветляемся? Почему мы концентрируемся на том, что один дурак подписал с другим договор? А самое главное в жизни – это любовь. Все хотят любить и быть любимыми – и хорошие и плохие. Если ты любишь только маму и брата, то подумай – а как полюбить соседа? Полюбишь его и думаешь – «Вау! Я соседа полюбил!». И раздвигаешь рамки дальше. Я так в аэропорту делал. По началу меня многие бесили – кто-то из другой культуры, кто-то с детьми, которые шумят и бегают. А потом я подумал – «Они же любят своих детей, своих родителей, как я люблю маму с папой». И я начал людей любить. Любовь – это то, за что можно уцепиться. Как только ты захочешь уйти на ее сторону, тебя отбросит назад. Но ты сделаешь еще пять шагов вперед. Тебя снова отбросит. Ты сделаешь три шага. Два. Я прямо заметил – когда я ставлю себе цель быть хорошим, я становлюсь самым плохим.

– Вы не боитесь так откровенно об этом рассказывать? Над вами могут посмеяться.

– Ха-ха-ха. Пусть смеются, если смешно.