А что вы им положили в суп?

На вторую нашу встречу педагог, всю жизнь занимающийся трудными детьми, принес потрепанную книжку. Он знал, что в этот день я буду разговаривать с украинскими военнопленными и заложил в книге страницу. Педагог открыл четыреста пятьдесят седьмую, а сам затих, чтобы не мешать мне читать «Живых и Мертвых» Симонова.

На этой странице советские военные зашли в отбитый концентрационный лагерь для военнопленных.

– Охрану они порвали сразу, — тихо предупредил педагог. – Когда увидели, что там с нашими пленными натворили.

А дальше герой говорит медсестре – «Взять бы всех фашистов – да в прорубь. За Волгу хотели? Пусть подо льдом до берега идут! Да где там! Мы – отходчивые. Сдадутся – и будешь им раны перевязывать». «Не буду» – сказала медсестра. «Будешь. А я буду тыловиков гонять, чтобы пленным в котел до грамма все, что положено, чтобы, не дай Бог, не отощали».

– Сорок третий год, — проговорил педагог. – А ничего не меняется.

– Как не меняется? – возразила я. – В сорок третьем украинцы сражались вместе с нами. А теперь – нет.

– Я о русской отходчивости, — сказал педагог. – И вот вы сегодня вернетесь от пленных и будете их жалеть.

– Не буду.

– Вы будете говорить о гуманности.

– Я не буду!

– Вы будете требовать, чтобы им сколько надо в суп положили, и Боже кого упаси поднять руку на пленного. Вы будете кричать о его правах.

– Вы не слышите меня – я не буду.

– Будете, Марина, будете. И я сам, может быть, буду вместе с вами, — сокрушенно проговорил он. – Хотя и вы, и я смотрели те видео и видели, что они с нашими пленными натворили. Россия сейчас только отбивается. А для того, чтобы нападать, она должна создавать фейки не хуже Украины. И с пленными должна обращаться так же, как они. Да только… — он махнул рукой.

– Да только что?

– Не сможет она… Но мы все равно победим, — сказал он. – Может, вот из-за этой отходчивости и победим. У России всегда так – когда ее загоняют, она находит в себе седьмую точку и на ней прет вперед, сметая все.

– Что это за седьмая точка? – спросила я.

– Знать бы…

Скоро в тот же день я сидела уже в маленькой прокуренной комнате. Шумел телевизор, показывая какой-то военный фильм – о Великой Отечественной. На экране мелькнуло лицо Ренаты Литвиновой, уехавшей в 2022 из страны. Она играла советскую медсестру. Чтобы попасть сюда, я прошла через несколько решеток. За столом со мной сидели двое военных из отвечающих за объект, в котором содержатся украинские военнопленные.

– Они все будут говорить одно и то же, — обратился ко мне мужчина лет пятидесяти с круглыми и чистыми голубыми, как у ребенка, глазами. – Но вы сами увидите все по их глазам. Идейных по взгляду видно.

– А что из их глаз видно?

– Что он будет отбиваться до последнего патрона. Закончатся патроны, будет резать ножами. Не будет ножа, будет грызть зубами. Мы тут у одного спросили – «Тебя обменяют. Ты пойдешь дальше воевать?». «Пойду» – сказал он. И это – он так в плену говорит.

– Да они знают, что к ним тут будет гуманное отношение, — замечает второй, — и потому в плен к нам не бояться во второй раз попасть. А они с нашими пленными что делают?

– Но если мы будем поступать с ними так же, ты понимаешь что будет? – спрашивает первый.

– А что будет? – зло отвечает второй. – Будет что?! А почему я к нему, к такому, должен гуманно относиться? Гуманность хороша до определенного предела. Когда они сделали такое с нашими пленными, гуманность должна закончиться. Или ты иди объясни матери этого пленного, почему ты с врагом гуманен.

– Так ты же сам понимаешь, что будет, если ты перестанешь себя контролировать, — возражает первый. – Если я перестану себя контролировать.

– Я себя контролирую, — с нажимом говорит второй.

– На переднем крае понятно, когда наши ребята не гуманничают. Но здесь мы права не имеем.

Я вклиниваюсь в их разговор и пересказываю отрывок из книги, прочтенный утром.

– «Живые и Мертвые» что ли? – спрашивает второй. – Не объясняйте дальше, читал. Хотите сказать, что русские – чересчур отходчивы? Что это наша национальная черта? Слушайте… — он хмурится. – Слушайте, мы хотим победить с наименьшими потерями. А мы потери несем из-за нашей гуманности. Наши вытаскивают мирных жителей и гибнут.

– России нужно отказаться от гуманности? – уточняю я.

– Да, — говорит второй.

– Нет, — говорит первый.

Я слышу, как открывается глухая железная дверь. Слышу чьи-то несмелые шаги и подобострастный испуганный голос. Я слышу твердый голос, отдающий команду. Это вывели первого пленного для разговора со мной. Я ловлю в себе странное движение, какой-то толчок изнутри – я уже хочу встать, идти, успокаивать, обещать, что все закончится хорошо, что все будут живы, и хочу спросить, все ли до грамма положено в суп. Но я вовремя поднимаю глаза на экран. Вижу там Литвинову с лицом, изображающем сострадание, и остаюсь сидеть на месте. Я отчетливо помню лица наших измученных солдат. Я сижу на стуле, не трогаясь с места. Мы встречаемся глазами с голубоглазым. Он смотрит на меня с доброй и насмешливой полуулыбкой так, будто все, о чем он думал, все, что он знал, сейчас подтвердилось. И смеется он как будто сейчас не надо мной, а над самим собой.

– Седьмая точка, — говорю про себя я.

– А вот теперь, — говорит голубоглазый, — вы и ответите себе на вопрос – «Есть ли в вас желание уподобиться зверю?». И каждый из нас сейчас будет для себя отвечать на этот вопрос.

– А вы что на него ответили? – спрашиваю я.

– Во мне нет желания уподобляться зверю, — говорит он. – Они ведут себя по-звериному. Должен ли я взять с них пример?

– Опять мы со своей гуманностью и отходчивостью, — бессильно ворчит второй. – Опять мы наших ради нее кладем.

– А мы не ради нее, — говорит первый. – Мы ради себя.

Я встаю, чтобы идти к пленным. Прохожу несколько глухо закрытых камер. Мысленно я уже третий раз встречаюсь с педагогом, работающим с трудными детьми . На столе в моем воображении все еще лежит книга – «Живые и Мертвые». И я объясняю педагогу что она такое – эта его «седьмая точка», и почему на ней можно только победить. Седьмая точка – желание справедливости и милосердия. У России оно – в крови. «Да, мы не можем создавать такие же фейки, — скажу я. – Мы никогда не одобрим жестокости к пленным. Да, в краткосрочной перспективе мы проиграем – нас на информационном фронте обойдут. Но в долгосрочной перспективе мы победим – мы сохраним страну и сделаем ее сильнее. А если мы уподобимся зверю, нас как страны больше не будет – никогда».

Педагог, конечно, найдет что возразить. Но, скорее всего, согласится. И я гордо добавлю – «А я вовсе и не стала спрашивать что им там положили в суп». Но в тот момент, когда я думала об этих словах и представляла себе как их произношу, в реальности я уже задавала вопрос охраняющим – «А сколько раз в день вы их кормите? А вы разрешаете им гулять?».