Двери вагона метро открылись и Катя вошла в него одновременно с крепкой женщиной. Вагон был переполнен. Но одно место только что освободилось, и Катя, и крепкая женщина устремились к нему. Никто не заметил этого суетливого, почти невидимого, движения плечом, которым Катя оттеснила молодую женщину, и та как-то сразу покорно уступила. Катю вся эта невидимая суета смутила. Она опустила глаза к айфону, но все еще ощущала в плече прикосновение чужого грузного, но вдруг ставшего легким от ее усилия тела. Катя подняла глаза. Женщина прямо смотрела на нее. Осуждения во взгляде не было, ее лицо было как будто заплаканным. Катя перевела глаза на широкую ладонь женщины, вцепившуюся в поручень. Кате сделалось не по себе. Но она столько пережила за сегодня. У нее был мега-тяжелый день, и это нормально – то, что она захотела сесть. Катя ехала на Московский вокзал.
На Площади Восстания Катя вскочила, и прижимая к груди мятый пакет так, словно в нем было что-то хрупкое, протиснулась через толпу к двери. Она услышала, как в пакете тонко звякнуло стекло, и, скорее, почувствовала: та женщина плюхнулась на освободившееся место, будто у нее ноги внезапно подкосились.
В здании вокзала Катю встретила высокая новогодняя елка с золотой звездой в голове. Приятный женский голос с праздничными интонациями объявлял поезда. Вокзал гудел. Все как будто спешили к Новому году. Он наступит через два дня. Люди неслись с чемоданами мимо елки, огибая невысокое ограждение вокруг нее. Сапсан отходил через семь минут. Женщина с копной завитых волос катила за собой нервно прыгающий чемодан, другой рукой волоча ребенка. Тот вырвался, ухватился за металлическое ограждение елки, в восхищении задрав на нее голову. Толпа затормозила. Мать дернула ребенка за руку, оторвав от ограждения, и толпа снова беспрепятственно потекла к платформе, сопровождаемая детским ревом. Она увлекла Катю, хотя до отбытия ее поезда оставалось двадцать пять минут. Елка, похожая на огромного контролера со звездой на фуражке, осталась за ее спиной надзирать за табло. Катя вышла в промозглость платформы.
В купе поезда «Санкт-Петербург-Москва» пока было пусто. Обратный билет в Москву на «Сапсан» Кате купить не удалось – приезд в Питер был незапланированным. Самый дешевый билет обратно стоил двадцать две тысячи, и Катя решила возвращаться пассажирским, провести в нем ночь. Просто из принципа.
Катя вспомнила, что еще сегодня ранним утром, прибыв в Питер, шла мимо этих мрачных вокзальных зданий, мечтая о сне. Сейчас к вечеру от сонливости не осталось следа, но на сердце лежала тяжесть, Катя слышала свое медленно глубокое дыхание, и эти обычно неслышимые звуки выматывали ее. Она повесила на крючок свой модный бесформенный пуховик, поставила на столик стаканчик с капучино, который успела схватить в киоске на вокзале, опустила сиденье и аккуратно засунула под него пакет – в самый угол. Здесь до него не доберутся. Хорошо, удалось купить нижнюю полку. Она сняла через голову ремешок сумочки LV. Сумочка была куплена в комиссионке – на сайте магазина, конечно. В два раза дешевле настоящей цены. Но это нормально – сумочка из позапрошлой коллекции, и кому-то уже надоела. Страсть к вещам – к дорогим, неброским вещам – это у нее от бабушки Зинаиды Федоровны, профессора-слависта. Катя вспомнила, как сегодня утром та лежала на кровати в стылой комнате. Это воспоминание обожгло ее лоб. Снаружи заморосил мокрый снег. Снежинки глухо врезались в стекло и стекали широкими струями. «Таз тоже забрали» – в тысячный раз за день подумала Катя. Бабушкин латунный таз с длинной ручкой и клеймом. Она сейчас буквально чувствовала это клеймо – словно как в детстве, водила по нему пальцами. Царский герб с полустертыми временем орлиными головами. Таз ей было жаль сильнее всего. Сильней дорогой мультиварки, блендера с портативными насадками и прочей современной кухонной техники, которой они с матерью заваливали бабушку на все праздники. Таз надо было забрать после похорон. Но не могла же она сразу схватить этот таз. Ей хотелось забрать наиболее ценные семейные реликвии, но она не могла избавиться от чувства – стоило бабушке уйти, как они бросились разорять ее дом.
В купе вошла худенькая девушка, ведя за собой чемодан на колесиках.
– Добрый день, — кивнула она Кате и сразу начала возиться с нижней полкой, пытаясь ее закрыть.
– А вы не знаете, как полку опустить? – обратилась она к Кате. – Вы же свою опустили.
Катя резво встала, нажала на кнопку фиксатора, приподняла полку, подставив колено, и легко опустила ее вниз.
– Спасибо, — девушка полуобернулась к Кате и улыбнулась одним уголком рта.
Кате почудилась в ее улыбке снисходительность, так улыбаются прислуге, дозволив той тебе угодить. Катя вернулась на свое место. Она закинула ногу на ногу, хотя места в купе было мало, и она сама не любила так сидеть. Взяла со столика кофе. В это время в купе вошла еще одна женщина с большой квадратной сумкой – широкоплечая, крепкая, лет тридцати, может быть, пяти, а то младше. По ее странному лицу возраст угадывался сложно. И было в нем что-то неправильное, какой-то сильный контраст – между по-коровьи огромными темными глазами в чересчур густых ресницах и массивным, но безвольным подбородком. Этот контраст пугал и одновременно придавал ее лицу тупое выражение.
– Можно сюда сумку поставить? – спросила она на удивление тонким, почти детским голосом, и Катя, сглатывая кофе, не успела ответь. Первой ответила девушка.
– Ставьте, ставьте, — поспешно махнула она на Катину полку.
Женщина быстро наклонилась и пихнула сумку в угол. Хрустнуло стекло. Катя закричала. Женщина выпрямилась, застыла. Девушка с осуждением уставились на Катю.
– Что вы наделали? – прорычала Катя.
Женщина испуганно попятилась.
– Вы что, не видите, там мои вещи?! – крикнула Катя.
Она вскочила, отшвырнула сумку в коридор, схватила пакет. Бабушкин графин из русского стекла тысяча восемьсот восемьдесят второго года был разбит. Любимый графин с тонким горлом и круглой, как магический шар пробкой, расписанный золотым узором. От него откололась ручка. Катя застыла на корточках с пакетом в руках. Она подняла мрачные глаза. Хотела что-то произнести – убийственно холодным твердым голосом. Ей никогда не удавалось сохранять в конфликтных ситуациях хладнокровие, как ее бабушке. Или как героиням современных сериалов NetFlix – сдержанным, язвительным, холодным красавицам.
– Вы зачем это сделали? – произнесла Катя побелевшими губами. Ее голос тут же сорвался. – Вы же видели, там стоит мой пакет.
– Она сказала, что можно, – чуть не плача, сказала темноглазая и показала на девушку.
Катя проследила глазами за пальцем. Девушкаснисходительно улыбалась. «Да она считает, что она нам всем одолжение делает, садясь в один поезд! — промелькнуло в голове Кати. – Да она таких графинов и в руках не держала. Чугунки и горшки – вот ее семейные реликвии!». Но она тут же себя одернула – даже разбитый графин не оправдывает такой токсичности.
– А что, у вас там все место что ли было занято? – со скандальными нотками в голосе спросила девушка.
– Ваше какое дело? – прошипела Катя. – Это моя полка. Я за нее заплатила. Она стоит дороже верхней. Хотите складывать вещи под чужие полки? Ну, так это денег стоит! – агрессивно добавила она.
– Какой кошмар, — с осуждением проговорила девушка и отвернулась.
Катя обессилено села на свое место. Ноги ее как будто подкосились, и ей мельком вспомнилась та женщине из метро. Она полагала, что еще сегодня в бабушкином доме поработала со своей агрессией и освободилась от нее. Но разбитый графин вернул все те плохие чувства, которые она пережила утром, удесятерив их. Она обняла пакет с графином и тупо уставилась на его отбитую ручку. Бабушка всегда наливала в него только воду. Чистую холодную воду, не менявшую, а только усиливавшую чистоту и прозрачность старого стекла. Действительно по этому чистому до невозможности стеклу было видно, оно – старо. Чувствовалась в нем неуловимо синеватая тоска. Наверное, это тоска по прежним временам и прежним владельцам. Зачем Катя убрала его под полку, а не держала всю дорогу в руках? Он уцелел почти чудом, как будто сама бабушка хотела, чтобы Катя нашла его и забрала. Разбитый, он уже не стоит тех денег – восьмидесяти пяти тысяч. Катя никогда не собиралась его продавать, но однажды из любопытства залезла в интернет и поискала подобный. В продаже на разных антикварных форумах их было всего два и по такой максимальной цене.
Она провела пальцем по золотой росписи – пятнам, спутанным линиям, кругам. Чего только Кате не виделось в них в детстве. То старинные балы, где все смешалось – женщины, мужчины вперемешку, руки, ноги, цилиндры, подолы пышных платьев. Бабушкина мама бывала на таких. А то ей виделись в золотой росписи густые заросли малины на их же садовом участке. Но сейчас она видела в росписи бессмысленные каракули, оставленные рукой маленького ребенка, раздобывшего золотой фломастер. На миг ей в голову пришла мысль – «А не я сама ли исчеркала его?» – хотя она точно знала, что такого быть не могло.
– А что мне делать? – раздался детский голос и вывел Катю из задумчивости.
Она вскинулась и встретилась взглядом с темноволосой попутчицей. Что-то с ней все-таки не так. Наигранные детские интонации, выходящие из взрослого толстого горла, слишком густые и кудрявые волосы, жирные усики над губой – все это отталкивало Катю. Обычно она жалела таких людей, но та только что разбила бабушкин графин. Катя моргнула, внезапно ей захотелось спать. Скорее переспать эту ночь, оказаться в Москве и забыть этихстранных попутчиц.
– Куда мне поставить сумку? – беспомощно спрашивала женщина.
– Не знаю, — буркнула Катя. – Для вас предусмотрена вон та полка наверху, — она показала на нишу над входом.
– Как же я ее туда подниму? – спросила женщина.
– Давайте поставим сюда, — милостиво проговорила девушкаи, присев, отодвинула свой чемодан.
Вдвоем они запихнули сумку под ее нижнюю полку, после чего девушка победоносно посмотрела на Катю.
– Меня Марией звать, — с какой-то гордостью сообщила женщина.
– Ольга, — представилась девушка.
– Оленька, — сказала Мария.
Катя промолчала.
Поезд качнулся, тронулся.
Катя переместилась на середину своей полки, рядом положила пакет, не оставляя места для странной попутчицы. Вдруг та захочет сесть рядом? Избавившись от сумки, та стянула с себя заношенное пальто и повесила его сверху на Катин модный пуховик. Катя поморщилась. Но что она могла сделать? Формально та была права. Вот почему надо ездить «Сапсаном».
Женщина неуклюже забралась на верхнюю полку. Оленькауткнулась в телефон. Купе мерно покачивалось. Катя смотрела в окно – на отплывающую платформу с ее фонарями и бесформенными тенями пассажиров, спешащих к стоявшему напротив составу.
– Мамочка, я успела! – послышался тонкий голос. – Да, еду, мамочка. Все в порядке. Нет, мужчин в купе с нами нет, — по-детски испуганно добавил голос, и Катя усмехнулась – как будто какой-нибудь мужчина на такое позарится. – Да, со мной едет одна девочка и женщина.
Катя вспыхнула. От сонливости не осталось следа. Она точно знала, она была уверена: «женщиной» назвали ее. Оленька оторвала глаза от экрана и с насмешкой посмотрела на Катю. Та тоже была уверена, что звание «девочки» досталось ей. «Девочка? – спросила про себя Катя. – Девочка?! Да ей лет уже двадцать семь!». Вложив и в свой взгляд насмешку, Катя оглядела Оленьку – ее блестящий носна невзрачном лице и мышиного цвета волосы. Но вместо насмешки на Катином лице отразилась злость. Оленька довольно улыбнулась, и Катя почувствовала, что проиграла. Катя почувствовала, что они с Оленькой вступили в борьбу, и едва та переступила порог купе, Катя оказалась втянута в эту борьбу против своей воли, а теперь еще и проиграла.
Да и та, наверху, оказалась не так проста. Притворяется дурочкой. Она намеренно назвала Катю женщиной. Катя почувствовала в ее словах злое намерение. Катя снова мельком вспомнила зачем-то ту, из метро. Привязалась же.
Да какая она вам женщина – ей только тридцать четыре?! Вот она там на верхней полке – женщина, корявая, приобретшая тяжелые отталкивающие зрелые черты еще, наверное, лет в шестнадцать. Но Катя – потомственная москвичка, с фитнесом два раза в неделю, строго правильным питанием и обязательным летним и зимним отдыхом – девушка! И еще долго будет таковой. Она посмотрела на свое отражение в окне – четкие высокие скулы, бледное лицо, темные широкие брови, большие синие глаза с зелеными искорками. Впрочем, окраины Питера и огни его однотипных домов, мимо которых сейчас осторожно полз поезд, съедали в отражении цвет глаз.
Она с раздражением подумала о новом тренде – молодые женщины отчаянно кичатся своим возрастом. Выставляют его как достоинство. Хотя возраст – это лишь этапы жизни, которые проходит все живое, и если ты не состарилась, значит, ты рано умерла. Гордиться молодостью – это расписываться в том, что не нажила больше никаких достоинств и не планируешь. «И что ты будешь делать, когда твоя молодость пройдет? – злорадно подумала Катя, глядя на Оленьку. – Вот что ты будешь делать?».
Пошли пригороды. Где-то там в ночи стоял бабушкин дом – темный холодный и разоренный. Катя всмотрелась в размытые огни окон. Скорость, которую набирал поезд, сливала их в пятна, зигзаги, словно на полотне ночи их рисовала неуверенная детская рука.
Соседка бабушки – Антонина Васильевна – позвонила вчера поздно вечером и сообщила: со своего участка через забор она видела, что дверь в сарай на бабушкином участке открыта настежь. Бабушка умерла полгода назад. Катя и ее мать со своим мужем с тех пор в бабушкин дом не приезжали. Закрыли дом и исчезли, вернувшись в Москву. Бабушкины вещи планировали разбирать весной. Катя задремала, откинувшись на фанерную стенку купе и услышала, как скрипят половицы в бабушкином добротном каменном доме. Услышала, как бабушка идет к ней. «Баба» – прошептала она сквозь сон одними губами. Катя услышала, как осторожно звенит в кухне тот самый графин. Бабушка особенно часто пользовалась им в последние годы. Раньше держала в шкафу. А года четыре назад начала пить только из него, словно тот преобразовывал обычную воду в живительную. Словно эту силу отдавали воде стенки, сохраняющие в себе тоску по прежним людям из бабушкиной семьи и прежним временам.
Прошлой ночью бабушкин дом ограбили. Черт с ними – с мультиваркой, блендером, роботом-пылесосом! Катя открыла глаза. Но бабушкина старинная скатерть на круглом кухонном столе, вышитая ее матерью. Но бабушкин медный таз, в которым летом они варили абрикосовое варенье! Но старый персидский ковер.
У Кати на счету сейчас было семьсот тысяч. Подумав о деньгах, Катя представила их цифрами в приложении. Она уже давно не пользовалась бумажными деньгами, не ощущала их материальности в руках, и с легкостью тратила – менялись лишь цифры на экране. Она не была мотовкой, бабушка научила ее тратить с умом. Катя возглавляла большой пиар-отдел в SMM-агентстве, управляла группой из пятнадцати человек и для Москвы неплохо зарабатывала. Она жила в двухкомнатной квартире на Шаболовке. Квартира ей не принадлежала, но принадлежала половина в большой материнской квартире в Сокольниках. Там мать жила с отчимом, и тот уступил Кате свою квартиру. Так вот она сейчас взяла бы вот эти семьсот тысяч и перевела недрогнувшим пальцем ворам за один медный таз. На ее глаза навернулись слезы. Она поднесла руку к носу и потерла его. Не дай Боже сидящая напротив Оленька увидит ее слезы, еще решит, что Катя плачет от обиды. Утерев под ресницами, Катя открыла глаза. Оленька пожирала ее глазами, их взгляды встретились, и Оленька спешно отвернулась.
Огни за окном погасли. Поезд ехал по безлюдью. Непроницаемая тьма начала лучше отражать бледное лицо Кати, и за ним или в нем самом она начала видеть распахнутую дверь сарая. Дверь перовой бросилось ей в глаза, едва она, проскрипела по снегу, открыла калитку ключом и вошла в тот самый двор, где прошло ее детство. Мел мелкий снег. Словно любопытные насекомые он влетал в распахнутую дверь. Катю поразили эти снежинки – такого агрессивного их полета она еще не видела никогда. Каждая снежинка как будто была наделена злым сознанием, четко понимала свою траекторию и сама управляла движением. Одни влетали в сарай, влекомые наживой, другие – вылетали из него, насытившись чужим.
В сарай намело снега, он тонкой шалью лежал на полу, края которой шевелил ветер. У бабушки была такая шаль. Наверное, ее забрали, подумала Катя. В сарае отсутствовала газонокосилка, садовый инвентарь, два гнома-светильника, мангал и еще что-то, чего Катя вспомнить не могла.
Дверь в дом была прикрыта. В кухонном окне горел свет. Взявшись за ледяную ручку, Катя зажмурилась, отдавшись мгновению неправды – там внутри бабушка, сидит в любимом кресле с книгой на коленях. Ах, да, из сарая исчез велосипед – черный, как зонтик аристократа, городской, двадцатого первого года выпуска, подаренный ей матерью с отчимом и еще не объезженный. К черту велосипед! Задержаться бы в этом бесценном ложном мгновении – когда можно поверить в то, что бабушка – там.
Катя осторожно вошла в дом. С высокомерно поджатыми губами она, как ураган, носилась по комнатам, заглядывала в открытые шкафы. Остановилась у распахнутого комода. Пузырьки с бабушкиным лекарством на месте. Тонометр забрали. Фарфор забрали. Проходя гостевую, она заметила, что с камина сняли решетку, разбили мраморную полку на нем, видимо пытались унести. Забрали большой плоский телевизор. Перевернули кресло качалку. Книги в шкафах не тронули. У бабушки много книг. Катя не стала задерживаться в комнатах, ее тянуло в спальню, словно именно там бабушка ее и ждала.
В спальне она застыла на пороге, глядя сухими глазами на кровать и только боковым зрением замечая вываленную из шкафа бабушкину одежду. Одежда не интересовала ее. На кровати лежало большое фото бабушки, сброшенное со стены. Черно-белое фото, на котором бабушка – молодая блондинка с серыми глазами. Мать, кстати, в нее. А Катя – единственная внучка – в отца, которого в глаза не видела и как зовут не знала. О нем было запрещено говорить, словно Катя сама по себе выросла из горшка с землей.
Окно было распахнуто, тяжелая штора надувалась над кроватью. По полу шнырял снег – так воровато, словно грабители принесли его с собой и здесь забыли. Катя подошла к кровати, постояла над ней и вдруг рухнула лицом вниз. Она пролежала так минут сорок, держа под животом фотографию бабушки. Катя не спала. Штора касалась краем ее головы, ероша темные волосы.
В дверь дома постучали. Раздался голос соседки. Катя вскочила. Ее движения были полны обычной гибкости и силы. Глядя на нее нельзя было сказать, что она сейчас страдает. Разве что ее потряхивало от холода.
Проводив соседку и участкового, она, вихрем промчавшись по дому, запихнула оставшиеся вещи в шкафы. Уходя из бабушкиного дома, она просто заглянула в шкаф с книгами. Вспомнила, что бабушка иногда оставляла графин за книгами русских классиков. Зачем? «Чтоб вода пропиталась великой русской мыслью?» – шутила Катя. Графин был там. Стоял в тени книжных корешков, наполненный водой. Старой водой. Ее налила еще бабушка. Во время похорон про графин никто и не вспоминал. Вода простояла в нем полгода. Катя перенесла графин на кухонный стол. Туда же бабушкину фотографию, поставила ее на голый стол, лишенный скатерти, и подперев фотографию парой книг, налила в стопку воды из графина. Глядя в бабушкины глаза, она медленно выпила всю воду до дна. Какие-то стопки она цедила медленно, как будто пробуя вкус воды, а какие-то опрокидывала в рот и выпивала залпом. Постепенно ее взгляд становился тверже, равнодушней или непроницаемей. Вечером Катя вышла из дома.
Она очнулась от того, что над ней тяжело ворочались. Попутчица словно запуталась в простынях. Из глаза выкатилась слеза и пройдя по виску, застряла в волосах. Мария неуклюже спустила ноги вниз. Катя посмотрела на ее грубые пятки, темные небритые волосы, просвечивающие из-под капроновых чулок.
Оленька любезно подвинулась, освобождая той место. Мария осторожно присела на край, вынула из пакета кусок хлеба с положенной на него котлетой и, с опаской посмотрев в сторону Кати, откусила. По купе разнесся резкий запах холодного лука.
– А я к мамочке еду, — сказала Мария, повернувшись к Оленьке.
В это время за окном мелькнул городок. Появилась сотовая связь, и Оленька схватилась за телефон, не слыша Марию или делая вид, что не слышит.
Катя встала и пошла в туалет, прихватив дорожный набор. Там она посмотрела на себя в зеркало. Мутность и самого зеркала, и освещения стерла мелкие морщинки у глаз и складки у рта. Поезд пошел быстрей, словно длинный зверь, дотащившийся, сгорая от нетерпения, до границы, за которой можно было встряхнуться и побежать. Катя качнулась, ударилась животом о раковину. Она брезговала этой раковины, представляла, что каждый заходящей в нее плюет, и даже чувствовала запах плевков. Она вдруг закрыла лицо руками и, стояла так, с трудом сохраняя равновесие и ударяясь животом о край раковины. Когда она отняла от лица руки, ее глаза смотрели на собственное отражение так, будто произошло что-то непоправимое.
Когда она вернулась в купе, Оленька молча смотрела в окно, а Мария, отужинав, смирно сидела, положив руки на колени. Увидев Катю, она изменилась в лице – словно Катя пришла ее за что-то наказывать. Спешно Мария вышла из купе. Катя услышала ее голос, обращавшийся, наверное, к проводнице – «А я к мамочке еду».
Катя поднялась, сняла с верхней над Ольгой полки подушку и комплект постельного белья. Бабушка звонила ей в день смерти. Катя была на совещании и не захотела его прерывать. Консультировали тупую молодую тетку, чью-то жену или любовницу, мечтавшую стать королевой инстаграма, властительницей душ и умов. Господи, да вы сначала научитесь производить в своей голове хотя бы одну осмысленную мысль в неделю, посвященную не себе. Как же людям нравится воображать, что они управляют массами, раздвигают руками информационные хляби. Да вы хотя бы одну книжку прочтите для начала. Хотя бы одну! Впрочем, с такими деньгами это необязательно. Подписчиков можно приманить деньгами, и они пребудут с блогершей ровно до тех пор, пока она будет оплачивать рекламу и гивы. Боже, как Катю от этого тошнит. Но она ведь могла выйти и ответить на звонок. Она не знала, что у бабушки инсульт. Сразу после встречи она отправилась с коллегой в соседний «Старбакс» пить кофе и обсуждать новую инстаграмную дуру. Бабушка несколько раз звонила матери, но та тоже в тот день не ответила по каким-то своим причинам. Только вечером Катя вспомнила, что бабушке надо перезвонить, но та уже не отвечала. Сколько времени она пролежала на полу? Врачи сказали, все закончилось довольно быстро. «Довольно быстро» – с треском Катя разодрала целлофан с постельным бельем.
– О Боже! – недовольно вскрикнула Оленька.
Катя резко обернулась. Оленька опустила глаза телефон.
Катя сунула подушку в наволочку. Подушка не попала ровно в углы и вместо того, чтобы вынуть ее и засунуть снова, Катя ударила кулаком по ее мягкому перьевому пузу, и подушка испуганно заползла в уголки наволочки. Катя подняла подушку на свободную верхнюю полку, чтобы удобней было застилать простыню.
– Зачем вы это сейчас сделали? – строго и требовательно обратилась к ней Оленька.
– А что? – сухо спросила Катя.
– Зачем вы туда подушку положили? – Оленька взвинтила голос.
– Вам какое дело?
– Это мое место! – сказала Оленька.
– Что? – не поняла Катя.
– Верхнее место – мое. Зачем вы на него свою подушку положили?
– А тогда какого черта вы сидите не на своем месте? – крикнула Катя.
Ольга промолчала.
«Ставьте-ставьте» – передразнила Катя Оленьку про себя. Легко уступать то, что тебе не принадлежит!
Она залезла под одеяло, и, корчась стягивала с себя брюки. Нащупала стопами пакет с графином в углу. Повернувшись,она увидела прямо перед собой оголенный зад Оленьки. Оленька стягивала лосины, стоя посреди купе. Ее зад был весь изъеден ямочками целлюлита. «Девочка» – усмехнулась про себя Катя, мгновенно ощутив превосходство. Ее только удивляло, почему с самого начала это чувство превосходства не взяло верх, ведь Катя – московские сливки, у нее – образование, финансовые возможности, прогрессивность, столичность, если хотите. А эту столичность не приобретают даже те, кто лет двадцать живет в Москве. Но почему-то в эту ночь, в этом поезде Катя не была во всем этом уверена. Нет, она знала, что выйдя в Москве, быстро сядет в «Яндекс-такси» комфорт, если не будет пробок, и забудет об Оленьке, которая в это время все еще будет тащиться после метро в автобусе со своим чемоданом на съемную квартиру. Но именно сейчас в этом замкнутом пространстве ее задевало то, что раньше не могло задеть, и казались важными ничтожные люди, а до утра оставалась целая вечность, тем более, что Катя снова расхотела спать.
Она вдруг вскочила и убрала под подушку айфон – этот был новым, купленным месяц назад. Как раз вышла новая модель. Да, отстояла долгую ночную очередь. Она читала в прессе насмешливые заметки, в которых критиковались такие, как она – сытые самодовольные понтливыемосквичи, считающие, что гаджет последней модели сделает их лучше, обогатит их пустой внутренний мир. Во-первых, это все – ерунда. У Кати богатый внутренний мир – об этом позаботились бабушка и русская классическая литература. Во-вторых, последней модели гаджет в сочетании со знанием дела – это неизменный атрибут презентации себя клиенту, чтобы тому даже в голову не пришло сомневаться в твоей успешности. Третье, и самое главное – она стояла в очереди себе подобных. Куда вот такой, как эта Оленька, в эту очередь? Катя повозила головой по подушке и передвинула телефон к краю. Она снова привстала и сумочку убрала тоже – в угол возле головы. Мария не внушала ей доверия. Есть в ней что-то цыганское. Аферисты сейчас играют лучше актеров. Обчистит за ночь и спокойно сойдет на какой-нибудь станции, пока Катя будет спать.
Ее глаза слипались, но сон не шел, и едва впадая в дрему, она выскакивала из нее, каждый раз, как поезд, набравшись скоростного рвения, подскакивал на рельсах. Дремота представлялась ей чем-то мягким, бесформенным, легшим сверху на нее, на вагон, на поля и лесочки, невидимые из темноты, но чувствуемые. И существовала она где-то над Катей, в ее воображении, опускалась сверху издалека. Но стоило дреме коснуться ее глаз, как тряска снова вышибала Катю в опьяненную усталостью явь. И тогда запрокинув голову, она смотрела в окно на ночь, и видела звезду, следующую за вагоном. Когда Катя смежала веки, звезда расщеплялась на несколько звезд. Опять тряска, и Катя прояснившимися на миг глазами скользит за полосой тьмы, выдранной мчащимся поездом из полотна неба. Поезд тянет ее за собой, как пес длинный лоскут. И звезда тут, все бежит за поездом, светит так навязчиво ярко и токсично.
Распахнув глаза, Катя поняла, что звезда – это лампа над окном вагона. Катя резко села. Протянула руки в угол – графин был на месте. Стекло от слепого прикосновения тихо звякнуло. Катя проверила сумку, телефон. Оленька тонко сопела на соседней полке. Стараясь не шуметь, Катя приподнялась. Марии не было на месте.
«Графин все равно бабушкин, – подумала она, — и отбитая ручка этого не отменяет». В купе тихо вернулась Мария. Подошла к Кате и наклонилась. Катя почувствовала, как над ней нависла жирная тень. «Воровка» – зажмурившись, подумала она, и сразу уснула, видя во сне, как поезд едет не вперед, а обратно – в открытую дверь бабушкиного сарая.
В шесть утра, в еще темное купе вошел мужчина лет тридцати пяти. Он бодро снял пиджак и повесил его на вешалку, оставшись в рубашке. Присел на нижнюю полку, угодил на Оленькины ноги и тут же вскочил. Оленька проснулась, села.
– Простите, я заняла ваше место, — извиняющимся голосом проговорила она, подслеповато вглядываясь в мужчину.
Мужчина включил экран телефона, и тот высветил из только начавшей рассеиваться темноты его довольное жизнью румяное лицо и массивные плечи.
– Я думала это место свободно, — продолжала лепетать Оленька. – Я сейчас быстро поднимусь наверх.
– Не надо, — проговорил мужчина. – Спите спокойно. Я сам поднимусь.
Утром сквозь сон Катя слышала приглушенные разговорыиз коридора, смысл которых до нее не доходил.
– У нас токсичная попутчица, — шептала Оленька. – Не связывайтесь с ней. Она уже тут всех обхамила.
– А я к мамочке еду, — произносил тонкий голос Марии. – Она меня будет у вагона встречать. Прямо у вагона. Мы договорились. У нас же третий вагон?
Катя открыла глаза. В коридоре у окна стоял мужчина. Рядом с ним – Оленька. Теперь она завела разговор о себе – с придыханием рассказывала, что она из Питера, но устроилась на работу в Москве агентом по продажам в компанию, занимающуюся разработкой сайтов. «Да она думает, что звезду с неба схватила» – фыркнув, насмешливо подумала Катя, сбрасывая сон.
Когда Оленька вернулась в купе, ее лицо покрывал возбужденный румянец. Сергей остался стоять у окна. Поезд подъезжал к Москве. Катя надела брюки, собрала постель и села за столик, освободив свою полку для еще одного человека.
Сергей вошел в купе и сел рядом с Марией. Они втроем еле умещались на одной полке. Беглого взгляда Кате хватило, чтобы оценить его дорогую обувь – сшита на заказ, и запонки. Конкретно вот эти Катя знала – серебро с круглым диском из желтого золота. Не умопомрачительно дорогие, но и не дешевые.
– Доброе утро, — осипшим от сна голосом сказала Катя.
– Доброе, — коротко бросил мужчина.
Мария и Оленька промолчали.
– Да вы садитесь сюда, — сказала Катя, сделав пригласительный жест к своей полке. – Что вы там теснитесь?
– Ничего, — поспешно отозвался мужчина. – Нам и тут хорошо.
– Мария, а вас мама точно встретит? – с заботой в голосе Оленька наклонилась к Марии.
– У нас же третий вагон? – переспросила Мария.
– А вы Сергей на метро поедете? – спросила Оленька.
– Вызову такси, — ответил тот.
– Мария, вы угощайтесь, угощайтесь, — Оленька протянула упаковку с печеньем, и Мария не без удовольствия взяла два.
Поезд въехал в Москву. Качнулся, сбавляя скорость. Мария, расставив руки, неуклюже повалилась на Сергея, тот шарахнулся. На его лице отразилась брезгливость. Он встал и снял с верхней полки черную дорожную сумку. Катя теснее придвинулась к окну и положила пакет с графином на колени, освобождая больше места для его сумки. Сергей бросил сумку себе под ноги. Лимитированная коллекция LV, едва заметный лейбл выбит только в нижнем уголке. Катя такие знала. Оленька поймала ее взгляд. Она чуть ли не смеялась над Катей.
Поезд замедлялся, его качало сильней, и Кате казалось, чтоих маленькое купе теряет баланс, и та половина, где на одной полке сидят три человека, проваливается вниз, а ее становится беззащитно легкой, взмывает вверх и уносится от этих троих в обратном направлении – под Питер, к бабушке.
Перед тем, как окончательно встать, поезд утробно вздрогнул. Сергей первым вышел из купе, бросив бодрое «Пока». За ним спешила Оленька, но он ни разу на нее не обернулся. «Детка, это Москва», – злорадно подумала Катя, идущая за ней.
Катя с насмешливой жалостью смотрела на узкую спину Оленьки – ставшей в Москве такой маленькой и провинциальной. Ни та, ни другая не обратили внимания на то, что Марию у вагона никто не встречал.
В теплом зале Ленинградского вокзала играла огнями новогодняя елка. Катя замешкалась, сунула подмышку пакет. Она отвечала на срочное сообщение по работе, полностью уйдя в телефон, а потом собиралась вызвать такси – «Яндекс-комфорт». Когда она подняла глаза, то увидела рядом с собой Марию. Та стояла напротив елки со своей нелепой сумкой и в восхищении пялилась на собянинские богатые игрушки и огни гирлянд. Мария была одна. Катя уже открыла рот, чтобы спросить – почему Марию не встретила мать, и ждет ли ее вообще кто-то в Москве. Но приложение «Яндекс-такси» показало девятибалльные пробки. Придется спускаться в метро! И лучше поспешить, пока не начался час пик. Забыв о Марии, Катя пошла к метро. В пакете тихо звякнул графин.
У входа в метро она оттеснила от дверей какую-то женщину.
Добавить комментарий