Жрец орков

Пока отец Сергий стоял на пригорке, погода сменилась трижды. Быстрый прошел дождь, выглянуло солнце, сделав траву в долине внизу молочно-зеленой. Солнце выбило и сочную искру из наперсного креста отца Сергея, украшенного снизу большим зеленым камнем. На миг долина стала выпуклой, подтянулась к пригорку, будто к ней поднесли омытое дождем увеличительное стекло. И в груди отца Сергея вспорхнуло теплое мирное чувство. Но погода снова переменилась — подул ветер, солнце ушло, серая долина отодвинулась. «Мысли о смерти мешают жить, — тревожно подумал отец Сергий и тут же самому себе напомнил: —Смерти нет».

Мимо него внизу по дороге проехали два длинных белых рефрижератора и автобус, в окнах которого промелькнули мужские профили. Отец Сергий побежал с пригорка, и чувство тревоги охватило его всего.

Стоял октябрь, поверх рясы отец Сергий был одет в теплую жилетку. На бегу он замечал, что все вокруг переменилось, он узнавал и не узнавал знакомое с детства место — границу, впритык к которой стоит его большой поселок. Он видел тот же кусок неба с привычно раздерганными облаками, те же сосны, под их мощными лапами сейчас проезжали рефрижераторы. Но что-то было во всем этом уже не то, и отец Сергий еще раз настойчиво напомнил себе: «Смерти нет».

Он спустился на дорогу. Рефрижераторы давно свернули к пропускному пункту на Украину. Пункт с год не работал после коротких боевых действий. Отец Сергий пошел туда же, по обочине под сосновыми лапами, слушая их мягкий шорох. У синей таблички отец Сергий еще раз повернул налево, и тут его догнал внедорожник главы поселка, Егора Андреевича. Машина остановилась, из окна высунулось красное лицо Егора Андреевича; шумно вздыхая, он красноречиво посмотрел на отца Сергия. Из другой двери вышел военный с портфелем — среднего роста и средних же лет человек. Он молча пошел по дороге рядом с отцом Сергием, а Егор Андреевич остался ждать в машине.

— Вы в первый раз? — спросил военный.

Отец Сергий приостановился, дружелюбно глянул в выпуклые глаза этого человека и, разведя руками, кивнул, словно говоря: «Первый. Терпите и прощайте мои ошибки». Военный тоже кивнул, клюнув воздух крупным носом. Они пошли молча. Когда дошли до бетонных ограждений военный указал на них:

— Если что, падайте туда.

Они уже прошли будки КПП с нашей стороны и остановились возле железного столика под навесом, где прежде досматривался багаж проезжающих. Отсюда была видна табличка «Украина». Рефрижераторы стояли тут же, на широкой площадке. Дверь одного уже была распахнута, и отец Сергий увидел, что тот пуст. Военный достал из портфеля пару затрепетавших на ветру листов, термос, и им прижал листы к столу. Отец Сергий пробежал взглядом по строчкам, это были записанные в столбик фамилии — Николаев, Петров, Семенов. Он огляделся, и неожиданно увидел метрах в двадцати от себя пулемет. Он стоял на украинской стороне под двумя росшими рядом березами, и дулом смотрел прямо в сторону отца Сергия. За пулеметом на земле лежал человек в украинской военной форме. Отец Сергий догадался: пулемет поставлен охранять представителей Украины, которые должны были появиться вот-вот. Отец Сергий вздрогнул, всем телом подался в сторону, но удержался на месте и даже хмыкнул и с решительным звяканьем водрузил кадило на столик. На память пришел разговор с владыкой, который звонил ему лично и просил сюда прибыть. Отец Сергий не жалел, что сразу согласился, даже не посоветовавшись с матушкой Анной, и узнав, что многие священники отказались, все равно не пожалел, тем более что его поселок был ближайшим к границе, значит, и спроса с отца Сергия было больше.

— Украинцы когда придут? — негромко обратился он к военному.

— Должны уже, — едва слышно ответил военный.

Отец Сергий повернулся в сторону Украины и, вздыхая про себя, принялся ждать. На той стороне березовые листья сухо поскребывали асфальт, и вся та половина выглядела бы заброшенной, если б не боец за пулеметом. «Живи здесь и сейчас», — строго приказал себе отец Сергий, выбрав слова, которыми часто призывал прихожан перестать думать о прошлом или слишком тревожиться о будущем. Но сейчас отцу Сергию самому было неуютно в настоящем, ему скорее хотелось сделать дело и покинуть это место, где знакомые сосны выглядели чужими. Он желал вернуться в свой храм, где только утром отпел новопреставленного — шестидесятитрехлетнего непутевого Витьку, умершего, как ни странно, в окружении любящей семьи. Или в будущее – быть рядом с матушкой, в своем саду у церкви. Отец Сергий подумал о том, что, значит, жизнь в настоящем он проповедовал по привычке — потому что и его жизнь была привычной, и он принимал свой спокойный комфорт без тревог за приятие происходящего здесь и сейчас и готовность встретить Бога лицом к лицу в любую секунду. «Бог присутствует только в секунде настоящего, — любил говорить он. — И за каким делом застанет, по такому и будет судить». А тут и выяснилось, что самому ему не каждая секунда настоящего впору, и что ему хочется поскорее расправить плечи и выскочить из этой. Его брови поползли вверх — настолько эта мысль изумила его, что он забыл и о пулемете, и о рефрижераторах.

«Как? — думал отец Сергий. — Сколько лет отдано церкви, а Он взглянет в эту самую секунду и будет судить по ней?» Ветер не утих, а как будто притаился, наступила неприятная для слуха тишина. Отец Сергий глянул на автобус, в нем всё так же, повернувшись в профиль, сидели мужчины. Теперь отец Сергий разглядел, что одеты они были в одинаковую голубую медицинскую форму. Они не шевелились, молчали и казались немыми свидетелями этой секунды. От страха отец Сергий вспотел. «Как? — повторял он. — Служил, венчал, отпевал, наставлял, а осудит за одно только, что не могу одолеть страха в эту секунду?» Отец Сергий сделал шаг, чтобы пулемет уже смотрел ему прямо в грудь, и расправил плечи. С той стороны как раз показались двое в черных куртках — один среднего роста, среднего сложения, другой невысокий, квадратный. Они шли не торопясь. Снова подул неугомонный ветер, листья на асфальте вздрогнули, зашевелились и поползли прочь, в направлении российской границы. Некоторые, добравшись до столика, закружили у рясы отца Сергия.

Двое в куртках подошли к столику, молча кивнули, рук никто пожимать не стал. Один — темный, короткий, плечистый — представился:

— Михайло.

Другой промолчал.

Российский военный подошел к столику, вытащил из-под термоса листы и тоже молча протянул Михайле. Тот достал из кармана свои, согнутые вдоль, и положил на стол, отец Сергий, стоявший ближе всех, успел их схватить прежде, чем их унес ветер. Его взгляд выхватил несколько фамилий: «Иванов, Петров».

— Только Сидорова не хватает, — вслух вздохнул отец Сергий, передавая листы российскому военному. Тот взял их, многозначительно на него посмотрев, призывая взглядом ничего не комментировать. С украинской стороны ехали два таких же белых и длинных рефрижератора и один автобус. Они тоже встали на площадке — прямо напротив уже ожидавших. Отец Сергий услышал, как открываются двери автобусов. Из них вышли мужчины в одинаковой медицинской форме и в белых резиновых перчатках. Обернувшись, он увидел внутренность открывшегося рефрижератора, до середины забитого полными черными мешками, казавшимися слишком маленькими для взрослого человеческого тела.

Мужчины из российского автобуса по двое брались за мешки, привезенные в рефрижераторе с украинской стороны и переносили их в свой пустой рефрижератор. Украинцы делали то же самое – переносили из российского рефрижератора мешки в свой. Все делалось тихо, быстро и монотонно, и, может быть, потому в их движениях чудилась какая-то вороватость. Отец Сергий с безучастием на лице наблюдал за их работой. Резко обернувшись, он пересекся глазами с Михайлой, тот ухмыльнулся. Отец Сергий поднял брови и тоже глянул с усмешкой, словно на исповеди выслушал про самый поганый грех.

— Капеллан? — спросил его Михайло.

— Священник, — по-прежнему усмехаясь ответил отец Сергий. — Капелланы у католиков.

— Уже и забыл, что у вас священники, — проговорил Михайло.

— У нас или и у вас? — вспыхнул отец Сергий. — Вы какой церковью крещенный?

Михайло отвернулся и махнул рукой, жестом давая понять, что не желает продолжать разговор. Отец Сергий встретился теперь уже с давящим взглядом российского военного, который от напряжения, отразившегося на лице, стал похож на ворону. Отец Сергий тоже отвернулся от Михайлы, напоминая себе, как много людей трудились над тем, чтобы этот обмен мог состояться, и нельзя им рисковать ради словца, которое рвалось из груди отца Сергия.

Отец Сергий молчал все те десять минут, пока шла работа, но когда уже заканчивали, добродушно посмотрел на Михайлу и почти весело произнес:

— А крещены вы все-таки в той церкви, которую я представляю.

Михайло сделал вид, что не слышал. Отец Сергий схватил со столика кадило, начал шарить свободной рукой по карманам. Залез в оба кармана рясы, в карманы жилетки, даже во внутренний, и наконец нашел зажигалку. Суетливо вернул кадило на столик, поднес зажигалку к ладану провел по колесику; раздался треск, но огня она не дала. Отец Сергий провел по нему еще и еще, пока не понял, что в зажигалке кончился газ. Отец Сергий вспотел и расстегнул жилетку. Даже зеленый камень на его кресте выглядел запотевшим. Вытерев рукавом со лба пот, он обратился к военному:

— Нет спичек?

Тот отрицательно покачал головой.

— А у вас нет? — отец Сергий обратился к человеку, пришедшему с Михайлой.

Тот выражением лица дал понять, что нет. Отец Сергий беспомощно хмыкнул и собрался идти к автобусам, но в это время Михайло достал из кармана черную длинную трубку, откинул с нее крышку, нажал на кнопку, и из трубки вырвался высокий синий огонь. Отец Сергий быстро протянул кадило и вдруг остановился, присматриваясь — ему показалось, он разглядел у основания трубки белый знакомый рисунок. Михайло проследил за его взглядом и быстро прикрыл рисунок широким пальцем, но отец Сергий все же узнал бескомпромиссный разворот крыльев и загнутый клюв нацистского орла. Михайло протягивал ему огонь, отец Сергий колебался, нахмурившись, прижимая к себе кадило и глядя на синее пламя. Наконец он протянул кадило, ладан зашипел, задымил, Михайло ухмыльнулся, захлопнул зажигалку и отошел. Отец Сергий посерьезнел и как будто даже побледнел, он тоже хотел уже уйти, но Михайло сказал:

— Смотри, капеллан, какие у нас в Украине хорошие зажигалки.

Отец Сергий снисходительно улыбнулся. Военный подошел к нему ближе и встал позади, словно о чем-то предупреждал. Серый дымок пыхтел, вился в сторону холодильников, будто спешил к ним.

— Хорошая зажигалочка, — подтвердил отец Сергий. — Вот бы мне такую.

— Да я тебе подарю, капеллан, — сказал Михайло.

— Дари сейчас, — согласился отец Сергий, которого раздирало любопытство, верно ли он рассмотрел орла.

— Сейчас не могу, — Михайло положил руку на карман. — Сейчас она мне самому нужна. Жди следующего раза.

— Подожду, — ответил отец Сергий. — Да только зажигалка — не главное.

— А что главное? — спросил Михайло.

— Газ, — ответил отец Сергий. — Чей газ, Михайло, в твоей зажигалке?

Михайло перестал ухмыляться, а отец Сергий выдал победоносный смешок. Прихватив кадило, он резво пошел к рефрижераторам, забыв о том, как ему только что было тут неуютно. Да еще и солнце выглянуло опять, погода менялась без остановки, и лапищи сосен, распростертые над ним, снова стали ласковыми и отзывались тем же весельем, которое появилось в настроении отца Сергия. В нем все еще звенел победоносный смешок, и кадило весело ему подзвякивало. «Капеллан, — говорил он про себя. — Какой я тебе капеллан? Я с тобой в одной днепровской купели крещен! Тогда б уже обозвал, как это у вас принято, жрецом орков! Да вы Бога предали, вот что! И зажигалочка твоя — натовская. Вот и остались ваши бойцы без Бога, ни священника, ни капеллана нет их отпеть, а наших я отпою».

В соснах запела птица, и отец Сергий вздрогнул, как если бы застрочил пулемет. Он встал перед холодильником. Снова ему казалось, что в мешках не могут лежать солдаты, а лежат в них дети, но быстро он догадался, что тела после смерти пролежали долго и успели потерять вес, но он не мог избавиться от чувства, будто отпевает детей, и от этого на глаза сами собой навернулись слезы.

Все уже расселись по автобусам, собрались уезжать, сделалось тихо, ждали только, когда отец Сергий закончит отпевать русских солдат, украинских отпевать его не просили. Он запел торопливо, переживая, что задерживает всех, вспомнил, как и сам хотел поскорее отсюда уйти. Кадило зазвенело панихиде неподобающе, отец Сергий остановился и затянул молитву медленно. А когда все сделалось медленным, к нему вернулся его прежний страх, из-под скуфьи потек пот, и в голове отчетливо появилась чужая мысль. «Человек лежит», — так звучала она. «Человек лежит!» — повторил отец Сергий и в ужасе вспомнил себя, только что занятого спором с Михайлой, победно хмыкающего, когда вот тут в мешках лежали люди. И без того несильный для священника голос отца Сергия сорвался, он повторял про себя: «Человек лежит!» — и ему казалось, что в этих словах предстала ему окончательная истина. «Человек — образ и подобие Божие — в мешке, убитый, — говорил себе отец Сергий, — образ и подобие, Иванов, Петров, Сидоров». Он снова запел, но в сравнении с тем голосом, который сейчас грозно кричал внутри него: «Человек лежит!» внешний его голос слышался слабым. Он вспомнил матушку Анну, которая часто ругала его дурной голос, и мысль о ней прервала что-то торжественное, готовое подняться внутри. Он натужно запел изо всей силы. Снова подул ветер, надул рясу, как черный парус, и вдруг из-под дна холодильника выскочила стая листьев, шмыгнула под ноги и пролетела под его рясой в сторону дороги, по которой он и пришел. Порыв ветра не успокаивался еще с минуту, а новые листья всё вылетали из-под рясы, пока он гудел молитву, и казались тоже частью ритуала. Отец Сергий допел последние слова молитвы гулко, успокоил разогнавшееся кадило, повернулся уходить и, оказавшись лицом к холодильнику с украинскими телами, махнул кадилом в него и неожиданно пошел туда властной походкой, расправив плечи, и со стороны казалось, что нет такой власти на земле, которая могла бы остановить его на пути к другим Ивановым, Петровым, Сидоровым. Он напоминал себе, что их нельзя отпевать без разрешения украинской стороны, которая, отказавшись от Бога, в отпеваниях не нуждается, и что он может поплатиться жизнью за самовольство, но, уже грозно хмурясь, пел молитву над украинскими мертвыми, и гулко допел ее до середины, как вдруг его голос сам собой опал и, как отец Сергий ни старался, голос его только хирел и к концу молитвы стал едва слышным. Отец Сергий с изумлением спросил себя: «Да ты что ж, грешный, другим голосом поешь? Детей своих разделяешь?» И больше не стало чувства торжества, и властность из его движений ушла, остался только страх от уверенной мысли, что в эту самую минуту Господь-то и глянул на него.

С того дня в отце Сергии завелась тоска, которая теперь присутствовала во всем, что он делал. Супруга его, матушка Анна, сразу заметив ее, посматривала на мужа с насмешливым недоумением.

— А я думала, для тебя это — обыденное дело, — сказал она, не вытерпев.

— Что обыденное дело для меня? — раздраженно переспросил он.

— Отпевать, — бросила матушка с вызовом. — Ты по матери своей так не плакал.

Последние слова она произнесла с упреком, и отец Сергий понял, что полтора года назад, когда почила его старая мать, он правильно угадал недовольство матушки Анны — она ничего не говорила и не сказала с тех пор, но откуда-то у отца Сергия осталось чувство, будто он недостаточно по собственной матери горевал.

Оставив матушку в церковном саду обрезать розы, он молча ушел в старую часть сада, по дорожке вверх, через заброшенный виноградник, который, оставшись без заботы, все-таки давал плоды. Виноград здесь рос кислый, уже диковатый, его никто не ел, и матушка несколько раз порывалась рубить лозы, сажать везде цветы, но отец Сергий не позволял. В этой дикости ему и виделась первозданность.

С матушкой отец Сергий жил столько, сколько служил. Женился, едва окончив семинарию. Супругу искал целенаправленно — не хотел всю жизнь прожить черным монахом, и, к счастью, встретил ее за три месяца до рукоположения. Знакомый священник собрал церковную молодежь — семинаристов и прихожанок воскресной школы — на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру. Отец Сергий увидел девятнадцатилетнюю Анну рано утром возле автобуса на белгородском вокзале. Она стояла в простом зеленом пальто, в коричневых ботиночках на каблуках, которые делали ее похожей на стройную лошадку, и спину она держала очень прямо. В поезде девушки пели акафисты, ее голос был самым сильным и глубоким. Услышав этот голос, отец Сергий испугался и передумал делать предложение, и всю дорогу до Лавры, на экскурсии и обратно он общался со всеми, кроме Анны, а по приезде решился сделать ей предложение через того же священника, уверенный, что она его не примет, — а она приняла.

В первые годы брака отец Сергий был счастлив, а в остальные — спокоен. Матушка была главным собеседником для него, хотя и с ней он до конца не был откровенен. Ссорились они редко, не бурно, и только, видимо, для того, чтобы оправдать матушкино убеждение — браков без ссор не бывает. Когда отец Сергий получил свой приход, матушка стала там ведущей певчей, и по началу отец Сергий на службах каждый раз пугался ее сильного гулкого голоса. Он убедил себя в том, что в матушке Анне обитает истинная вера, ведь не положится такой дар на пустое место, и в каждом намеке матушки, в каждой перемене ее лица искал высший смысл, до которого ему самому, талантами обделенному, еще надо было расти. Но по прошествии лет отец Сергий со страхом признался себе, что жаркого стремления к служению матушка так и не проявила. Ему даже стало казаться, что, соглашаясь на брак с ним, она в те неспокойные для страны годы больше искала не веры, а покоя.

После свадьбы матушка Анна сразу настояла на том, чтобы его пожилая мать, родившая своего единственного ребенка, отца Сергия, крайне поздно в сорок два, переехала к ним. И до конца ее дней матушка Анна ухаживала за ней, была к ней ближе, чем родной сын, привязала к ней троих детей, и те ходили чернее ночи, когда бабушка умерла в возрасте восьмидесяти двух лет. Родные дети вслед за матерью смотрели на неунывающего отца Сергия с осуждением.

Еще спустя годы отец Сергий понял, что матушка, хоть и не рвалась к служению, но тихим своим присутствием рядом давала ему возможность расти самому, гореть церковью. От благодарности за это он стал еще спокойней, и когда ей все-таки удавалось спровоцировать ссору, он быстро себя смирял и жене уступал. У отца Сергия и матушки Анны было трое детей — две девочки и мальчик. Воспитала она их вместе с его матерью тоже спокойно и для отца Сергия незаметно. Дети выросли, не доставив ему нервных потрясений. Старшие девочки уже были замужем, а сын учился в семинарии в Воронеже.

Отец Сергий дошел до конца виноградника, здесь заканчивался и сад. Вдоль дорожки, теперь уходящей криво вниз, с двух сторон стояли круглые бетонные столбики, покрашенные в последний раз лет десять назад. Виноград цеплялся за проволоку, натянутую между ними. Грубая, забуревшая по краям листва трепетала и клала неспокойные густые тени на залитую здесь на пригорке светом землю. Отсюда была видна его скромная голубенькая церковь. «По матери так не плакал», — повторил он про себя слова матушки и стал смотреть вниз, на крепнущее движение теней.

Тяжело вздохнув, отец Сергий подумал о том, что этот октябрь подозрительно теплый и, правду говорят, климат меняется. Он заметил среди бурых полусухих листьев совсем молодые, только вывернувшиеся из почки, молочно-зеленые. Такие же листья лозы дали и в прошлом году, и они замерзли, как только в начале ноября ударили холода. Отец Сергий и тогда гадал, к чему лоза дала этим листьям короткую жизнь. Матушка Анна была неправа — когда умерла его мать, он несколько недель испытывал боль в сердце, но она мешалась с умилением за то, что матери его дано было и позднее материнство, и долгая жизнь, и любовь внуков, и спокойная смерть. Отец Сергий испы